Page 34 - Весенние перевертыши

он был обычным мальчишкой, каких много в школе.
Он долго кружил на углу улиц Жан–Поля Марата и Советской, пока не увидел ее.
Она шла без девчонок, но не одна. Шла тихо, нога за ногу, смотрела в землю, тонкая,
скованная, знакомая, хоть задохнись. И рядом с ней — поролоновая курточка нараспашку —
вышагивал Левка Гайзер. И тоже нога за ногу, не спеша, вдумчиво. Он что–то говорил ей,
она слушала и клонила голову вниз, и было видно издалека — не хочет быстрей идти,
нравится. Знакомая и чужая.
Минуту назад он верил, что прославит школу, поселок, отца, мать, старую Климовну,
даже Миньку. Сейчас он представил себя со стороны — так, как если б Римка вдруг подняла
голову и увидела его. Посреди улицы мальчишка в штанах с пузырями на коленях, с толстым
портфелем в руке. Он носит с собой кирпич, потому что боится Саньки Ерахи. Ему
постоянно чудится черт знает что, черт те о чем мечтает. Он случайно решил задачу и
зазнался. Он не умеет крутить на турнике «солнце», у него нет накачанных мускулов, нет
красивой куртки.
Римка с Левкой не спеша двигались на него. Надо было уходить, надо прятаться, но
ноги не слушались…
Минуту назад он чувствовал себя чуть ли не самым счастливым человеком на свете.
Ошибался — самый несчастный.
Мир играл с Дюшкой в перевертыши.

17

А на следующий день на уроке Васи–в–кубе в тихую минуту Дюшка, доставая тетрадь
из портфеля, нечаянно выронил кирпич на пол. Гулкий удар, должно, слышен был на всех
этажах.
Кирпич перешел в руки Васи–в–кубе.
— Тягунов, что такое? Для чего тебе эта штука?
Дюшка не пожелал сказать.
— Выясним.
После урока Вася–в–кубе торжественно отнес кирпич в учительскую.

Исчезли лужи, подсохли тропинки, выползала травка, распустившийся лист ронял на
землю сквозную тень, и в скворечниках раздавался уже писк новорожденных скворцов. Все,
что могла совершить весна, свершилось — состоялось ежегодное сотворение всего живого.
Живому теперь предстоит расти и мужать. В разгар весны проглядывало лето.
И ребята праздновали: все высыпали теперь во время перемены во двор без пальто, без
шапок — крик, возня, взрывы смеха, каждый немножко пьян от солнца и воздуха. Даже
верный друг Минька по–поросячьи повизгивает где–то в стороне, забыв о Дюшке.
Девчонки тесно сбились у прогретой стены, галдят. С ними Римка…
Нет радости, что она близко, что глаза ее видят, уши ее слышат.
Нет радости от тепла, от солнца, от яркой узорной зелени.
И вообще, всякая радость — обман. Сейчас есть, через минуту — исчезла.
И впереди тягостное объяснение с Васей–в–кубе, быть может, с самой директрисой
Анной Петровной: «Зачем кирпич? Почему кирпич?»
И Санька, конечно, уже знает, что он, Дюшка, обезоружен.
Санька стоит под столбом, на котором когда–то висели канаты для «гигантских шагов».
Как всегда, вокруг Саньки холуи вроде Кольки Лыскова. Дюшке видна Санькина соломенная
шевелюра, слышен его сипловатый голос. Вокруг Саньки сейчас смеются. Должно быть,
Санька говорит о нем, Дюшке, должно, что–то обидное.
И Санькины речи, возможно, слышит Римка. Она сейчас стоит ближе к Саньке, чем
Дюшка, ей слышней…
От Санькиной группы отделился Колька Лысков, с прискоком жеребенка подтрусил к