Page 38 - Весенние перевертыши

— Он и людей бы убивал, если б можно было.
— Ну, знаешь!
— Он зверь, этот Санька, а Богатов не зверь. Что тебе Богатов плохого сделал? За что
ты его не любишь? За что? За что–о?!
— Ты что кричишь?
— Боюсь! Боюсь! Вас всех боюсь!
— Эй, что с тобой?
— Никому нет дела до Саньки? Никому! Он вырастет и тебя убьет и меня!..
— Дюшка, опомнись!
— Опомнись ты! Убивать любит, а вам всем хоть бы что! Вам плевать! Живи с ним,
люби его! Не хочу! Не хочу! Тебя видеть не хочу!
Дюшка, вскочив на ноги, тряс над головой кулаками, визжал, топал:
— Не хо–чу!..
Отец верхом на стуле замер, глядя снизу в разбитое, перекошенное, страшное лицо
сына.
На крик появилась мать, бледная, прямая, решительная, казалось, ставшая выше
ростом. Отец повернулся к ней:
— Вера, что с ним?
— Принеси стакан воды.

Дюшка упал ничком на диван и затрясся в рыданиях.
— Что с ним, Вера?
— Обычная истерика. Пройдет.
Мать никогда не теряла головы, и сейчас ее голос был спокоен. Дюшка рыдал: никто
его не понимает, никто его не жалеет — даже мать.
Его заставили выпить валерьянки и лечь в кровать. Он лежал и ни о чем не думал. Все
кругом стало каким–то далеким и ненужным — Никита Богатов, Санька, Римка,
непонимающий отец, Левка Гайзер, которого он ударил… И самый, наверное, ненужный и
далекий из всех — он сам, пропащий человек.

19

Дюшкин кирпич лег на стол директрисы школы Анны Петровны. Рыжий кирпич на
зеленом сукне письменного стола…
Анна Петровна появилась в поселке Куделино вместе с новой школой. Казалось, ее
где–то специально заготовили — для красивой, сияющей широкими окнами школы
молодую, красивую директоршу с пышными волосами, громким, решительным голосом,
университетским значком на груди.
С Анной Петровной не так уж трудно встретиться в школьных коридорах, даже на
улицах поселка, но в кабинет к ней попадали только в особо важных случаях.
Рыжий кирпич на зеленом сукне — случай особый. Напротив стола разместились
учителя и ученики: судьи, свидетели и преступники — Дюшка с Санькой. Даже Колька
Лысков был приглашен, даже Минька затаился возле самых дверей на краешке стула.
Раз на столе в центре внимания — кирпич, то само собой вспоминают Дюшку:
«Тягунов, Тягунов…» Саньку почти не трогают, он сидит нахохлившись, повесив нос,
смотрит в пол, хмурый, обиженный: мол, что приходится терпеть человеку понапрасну.
— Гайзер, ты кому–то говорил, что видел этот кирпич и раньше у Тягунова? — ведет
опрос Анна Петровна.
Подымается Левка. У него под левым глазом махровая желтизна — отцветший синяк,
сотворенный Дюшкиным кулаком.
Левка отвечает без особого усердия и старается не глядеть в сторону Дюшки: