Page 44 - Вино из одуванчиков
P. 44

все лжет, эта Машина грусти!

                     — Почему же грусти?
                     Лина уже немного успокоилась.
                     — Я тебе скажу, в чем твоя ошибка, Лео: ты забыл главное — рано или
               поздно  всем  придется  вылезать  из  этой  штуки  и  опять  мыть  грязную
               посуду и стелить постели. Конечно, пока сидишь там внутри, закат длится
               чуть не целую вечность, и воздух такой душистый, так тепло и хорошо. И
               все, что хотелось бы продлить, в самом деле длится и длится. А дома дети
               ждут обеда, и у них оборваны пуговицы. И потом, давай говорить честно:
               сколько  времени  можно  смотреть  на  закат?  И  кому  нужно,  чтобы  закат
               продолжался  целую  вечность?  И  кому  нужно  вечное  тепло?  Кому  нужен
               вечный аромат? Ведь ко всему этому привыкаешь и уже просто перестаешь
               замечать.  Закатом  хорошо  любоваться  минуту,  ну  две.  А  потом  хочется
               чего-нибудь  другого.  Уж  так  устроен  человек,  Лео.  Как  ты  мог  про  это
               забыть?
                     — А разве я забыл?
                     — Мы потому и любим закат, что он бывает только один раз в день.
                     — Но это очень грустно, Лина.

                     — Нет, если бы он длился вечно и до смерти надоел бы нам, вот это
               было  бы  по-настоящему  грустно.  Значит,  ты  сделал  две  ошибки.  Во-
               первых,  задержал  и  продлил  то,  что  всегда  проходит  быстро.  Во-вторых,
               принес  сюда,  в  наш  двор,  то,  чего  тут  быть  не  может,  и  все  получается
               наоборот, начинаешь думать: «Нет, Лина Ауфман, ты никогда не поедешь
               путешествовать, не видать тебе Парижа. И Рима тоже». Но ведь я и сама
               это знаю, зачем же мне напоминать? Лучше забыть, тянуть свою лямку и не
               ворчать.
                     Лео Ауфман прислонился к Машине, ноги у него подкашивались. И с
               удивлением отдернул обожженную руку,
                     — Как же теперь быть, Лина? — спросил он.
                     — Вот уж этого я не знаю. Но только пока эта штука, стоит здесь, меня

               все время будет тянуть к ней и Саула тоже, как прошлой ночью: знаем, что
               глупо и ни к чему, а все равно захочется сидеть в этом ящике и глядеть на
               далекие края, где нам вовек не бывать, и всякий раз мы будем плакать, и
               такая семья тебе вовсе не годится.
                     —  Ничего  не  понимаю,  —  сказал  Лео  Ауфман.  —  Как  же  это  я  так
               оплошал? Дай-ка я сам посмотрю, верно ли ты говоришь. — Он уселся в
               Машину. — Ты не уйдешь?
                     — Мы тебя подождем, — сказала Лина.
                     Он закрыл дверцу. Чуть помедлил в теплой тьме, потом нажал кнопку,
   39   40   41   42   43   44   45   46   47   48   49