Page 19 - Евгения Гранде

сильно, что в тот вечер она, верно, долго не могла уснуть и грезила об этом фениксе среди
кузенов.
Номера вынимались еще очень долго, но, наконец, лото кончилось. Нанета-громадина
вошла и громко сказала:
— Сударыня, выдайте мне простыни на постель гостю.
Госпожа Гранде вышла вслед за Нанетой. Тогда г-жа де Трассен тихо сказала:
— Возьмем наши деньги и бросим игру.
Каждый взял свои два су со старого щербатого блюдечка; потом собравшиеся встали все
сразу и несколько приблизились к огню.
— Что ж, кончили? — сказал Гранде, не отрываясь от письма.
— Да, да, — ответила г-жа де Грассен, заняв месте возле Шарля.
Евгения, побуждаемая одной из тех мыслей, какие возникают у девушек, когда в сердце
их впервые закрадывается чувство, вышла из зала, чтобы помочь матери и Нанете. Если бы
умелый исповедник спросил ее, она бы, несомненно, призналась, что не думала ни о матери,
ни о Нанете, но что ее одолевало острое желание осмотреть комнату, отведенную кузену,
заняться там его устройством, что-нибудь там поставить, поглядеть, не забыли ли чего, все
предусмотреть, постараться сделать ее насколько возможно уютной и чистой. Евгения уже
считала, что лишь она одна способна угадать вкусы и привычки кузена. В самом деле, она
явилась очень кстати: и мать и Нанета уже собирались уйти, думая, будто они уже сделали все
необходимое, но она доказала им, что все только еще предстояло сделать. Она подала
Нанете-громадине мысль согреть простыни грелкой с угольями из печи; она сама покрыла
скатертью старый стол и крепко наказала Нанете менять ее каждое утро. Она убедила мать,
что необходимо затопить камин, и уговорила Нанету притащить в коридор объемистую
вязанку дров, ничего не говоря отцу. Она сама побежала в зал взять там в одном из угловых
шкафов старый лакированный поднос — наследство от покойного старика де ла Бертельера,
взяла там же шестигранный хрустальный стакан, ложечку со стершейся позолотой, старинный
флакон с вырезанными на нем амурами и все это торжественно поставила на камин. За
четверть часа у нее возникло больше мыслей, чем со дня появления ее на свет.
— Маменька, — сказала она, — братцу будет невыносим запах сальной свечки. Что,
если бы нам купить восковую?..
Она вспорхнула легче птички и взяла из своего кошелька монету в сто су, выданную ей
на месячный расход.
— Вот тебе, Нанета, беги скорей.
— А что папенька скажет?
Это страшное возражение было выдвинуто г-жой Гранде, когда она увидела в руках
дочери сахарницу старинного севрского фарфора, привезенную из замка Фруафон самим
Гранде.
— А где же ты возьмешь сахару? Да ты с ума сошла!
— Маменька, Нанета купит и сахару и свечку.
— А папенька?
— Прилично ли, чтобы в его доме племянник не мог выпить стакана сахарной воды?
Впрочем, папенька и внимания не обратит.
— Отец все видит, — сказала г-жа Гранде, качая головой.
Нанета колебалась: она знала хозяина.
— Ступай же, Нанета, ведь сегодня мое рождение!
Нанета громко захохотала, услышав первую в жизни шутку своей молодой хозяйки, и
повиновалась ей. Пока Евгения с матерью изо всех сил старались украсить комнату,
предназначенную г-ном Гранде для племянника, Шарль был предметом любезностей г-жи де
Грассен, старавшейся привлечь его внимание.
— Вы очень мужественны, сударь, — сказала она ему, — если решились покинуть
зимние удовольствия столицы для жизни в Сомюре. Но если вы не слишком боитесь нас, то
увидите, что и здесь можно развлекаться.