Page 27 - Герой нашего времени

потонула. Взяв на плечи каждый по узлу, они пустились вдоль по берегу, и скоро я потерял их
из вида. Надо было вернуться домой; но, признаюсь, все эти странности меня тревожили, и я
насилу дождался утра.
Казак мой был очень удивлен, когда, проснувшись, увидел меня совсем одетого; я ему,
однако ж, не сказал причины. Полюбовавшись несколько времени из окна на голубое небо,
усеянное разорванными облачками, на дальний берег Крыма, который тянется лиловой
полосой и кончается утесом, на вершине коего белеется маячная башня, я отправился в
крепость Фанагорию, чтоб узнать от коменданта о часе моего отъезда в Геленджик.
Но, увы; комендант ничего не мог сказать мне решительного. Суда, стоящие в пристани,
были все – или сторожевые, или купеческие, которые еще даже не начинали нагружаться.
«Может быть, дня через три, четыре придет почтовое судно, сказал комендант, – и тогда – мы
увидим». Я вернулся домой угрюм и сердит. Меня в дверях встретил казак мой с испуганным
лицом.
– Плохо, ваше благородие! – сказал он мне.
– Да, брат, Бог знает когда мы отсюда уедем! – Тут он еще больше встревожился и,
наклонясь ко мне, сказал шепотом:
– Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника, он мне знаком – был
прошлого года в отряде, как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: «Здесь, брат,
нечисто, люди недобрые!..» Да и в самом деле, что это за слепой! ходит везде один, и на базар,
за хлебом, и за водой… уж видно, здесь к этому привыкли.
– Да что ж? по крайней мере показалась ли хозяйка?
– Сегодня без вас пришла старуха и с ней дочь.
– Какая дочь? У нее нет дочери.
– А Бог ее знает, кто она, коли не дочь; да вон старуха сидит теперь в своей хате.
Я взошел в лачужку. Печь была жарко натоплена, и в ней варился обед, довольно
роскошный для бедняков. Старуха на все мои вопросы отвечала, что она глухая, не слышит.
Что было с ней делать? Я обратился к слепому, который сидел перед печью и подкладывал в
огонь хворост. «Ну-ка, слепой чертенок, – сказал я, взяв его за ухо, – говори, куда ты ночью
таскался с узлом, а?» Вдруг мой слепой заплакал, закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды
не ходив… с узлом? яким узлом?» Старуха на этот раз услышала и стала ворчать: «Вот
выдумывают, да еще на убогого! за что вы его? что он вам сделал?» Мне это надоело, и я
вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки.
Я завернулся в бурку и сел у забора на камень, поглядывая вдаль; передо мной тянулось
ночною бурею взволнованное море, и однообразный шум его, подобный ропоту
засыпающегося города, напомнил мне старые годы, перенес мои мысли на север, в нашу
холодную столицу. Волнуемый воспоминаниями, я забылся… Так прошло около часа, может
быть и более… Вдруг что-то похожее на песню поразило мой слух. Точно, это была песня, и
женский, свежий голосок, – но откуда?.. Прислушиваюсь – напев старинный, то протяжный и
печальный, то быстрый и живой. Оглядываюсь – никого нет кругом; прислушиваюсь снова –
звуки как будто падают с неба. Я поднял глаза: на крыше хаты моей стояла девушка в
полосатом платье с распущенными косами, настоящая русалка. Защитив глаза ладонью от
лучей солнца, она пристально всматривалась в даль, то смеялась и рассуждала сама с собой, то
запевала снова песню.
Я запомнил эту песню от слова до слова:

Как по вольной волюшке –
По зелену морю,
Ходят все кораблики
Белопарусники.
Промеж тех корабликов
Моя лодочка,
Лодка неснащенная,