Page 52 - Герой нашего времени

– Я? я переменился?.. О, никогда! Вы знаете, что это невозможно! Кто видел вас
однажды, тот навеки унесет с собою ваш божественный образ.
– Перестаньте…
– Отчего же вы теперь не хотите слушать того, чему еще недавно, и так часто, внимали
благосклонно?..
– Потому что я не люблю повторений, – отвечала она, смеясь…
– О, я горько ошибся!.. Я думал, безумный, что по крайней мере эти эполеты дадут мне
право надеяться… Нет, лучше бы мне век остаться в этой презренной солдатской шинели,
которой, может быть, я обязан вашим вниманием…
– В самом деле, вам шинель гораздо более к лицу…
В это время я подошел и поклонился княжне; она немножко покраснела и быстро
проговорила:
– Не правда ли, мсье Печорин, что серая шинель гораздо больше идет к мсье
Грушницкому?..
– Я с вами не согласен, – отвечал я, – в мундире он еще моложавее.
Грушницкий не вынес этого удара; как все мальчики, он имеет претензию быть
стариком; он думает, что на его лице глубокие следы страстей заменяют отпечаток лет. Он на
меня бросил бешеный взгляд, топнул ногою и отошел прочь.
– А признайтесь, – сказал я княжне, – что хотя он всегда был очень смешон, но еще
недавно он вам казался интересен… в серой шинели?..
Она потупила глаза и не отвечала.
Грушницкий целый вечер преследовал княжну, танцевал или с нею, или вис-e-вис; он
пожирал ее глазами, вздыхал и надоедал ей мольбами и упреками. После третьей кадрили она
его уж ненавидела.
– Я этого не ожидал от тебя, – сказал он, подойдя ко мне и взяв меня за руку.
– Чего?
– Ты с нею танцуешь мазурку? – спросил он торжественным голосом. – Она мне
призналась…
– Ну, так что ж? А разве это секрет?
– Разумеется… Я должен был этого ожидать от девчонки… от кокетки… Уж я отомщу!
– Пеняй на свою шинель или на свои эполеты, а зачем же обвинять ее? Чем она виновата,
что ты ей больше не нравишься?..
– Зачем же подавать надежды?
– Зачем же ты надеялся? Желать и добиваться чего-нибудь – понимаю, а кто ж надеется?
– Ты выиграл пари – только не совсем, – сказал он, злобно улыбаясь.
Мазурка началась. Грушницкий выбирал одну только княжну, другие кавалеры
поминутно ее выбирали; это явно был заговор против меня; тем лучше: ей хочется говорить со
мной, ей мешают, – ей захочется вдвое более.
Я раза два пожал ее руку; во второй раз она ее выдернула, не говоря ни слова.
– Я дурно буду спать эту ночь, – сказала она мне, когда мазурка кончилась.
– Этому виноват Грушницкий.
– О нет! – И лицо ее стало так задумчиво, так грустно, что я дал себе слово в этот вечер
непременно поцеловать ее руку.
Стали разъезжаться. Сажая княжну в карету, я быстро прижал ее маленькую ручку к
губам своим. Было темно, и никто не мог этого видеть.
Я возвратился в залу очень доволен собой.
За большим столом ужинала молодежь, и между ними Грушницкий. Когда я вошел, все
замолчали: видно, говорили обо мне. Многие с прошедшего бала на меня дуются, особенно
драгунский капитан, а теперь, кажется, решительно составляется против меня враждебная
шайка под командой Грушницкого. У него такой гордый и храбрый вид… Очень рад; я люблю
врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда
настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать