Page 114 - Жизнь Арсеньева

другому жильцу, если тот сидит дома, что-то несмело говорит, порой старается
подольститься, сказать что-нибудь угодливое, а его никто не слушает, иные даже гонят
скороговоркою: «Ну, иди, иди, братец, не мешай, пожалуйста!» В одном номере жила
маленькая и старенькая дама, очень серьезная, очень приличная, считавшая себя выше всех
прочих жильцов, всегда проходившая по коридору не глядя ни на кого из встречных, часто,
даже слишком часто запиравшаяся в уборной и потом шумевшая в ней водой. Дама эта имела
крупного, широкоспинного мопса, раскормленного до жирных складок на загривке, с
вылупленными стеклянно-крыжевенными глазами, с развратно переломленным носом, с
чванной, презрительно-выдвинутой нижней челюстью и прикушенным между двумя клыками
жабьим языком. У него обычно было одно и то же выражение морды – ничего не выражающее,
кроме внимательной наглости, – однако, он был до крайности нервен. И вот, если Костенька,
кем-нибудь удаленный из номера, попадался в коридоре этому мопсу, тотчас же слышно
было, как мопса схватывает за горло злое удушье, клокотанье, хрип, быстро переходивший в
негодующее бешенство и разрешавшийся громким и свирепым лаем, от которого Костенька
закатывался истерическим воплем …
Снова сев за стол, я томился убожеством жизни и ее, при всей ее обыденности,
пронзительной сложностью. Теперь мне хотелось что-то сказать уже о Костеньке и еще о
чем-то в этом роде. Вот, например, на подворье Никулиной однажды с неделю жила, работала
швея, пожилая мещанка, что-то все кроила на столе, заваленном обрезками, потом
прилаживала сметанное в швейную машину и начинала стрекотать, строчить … Чего стоит
одно то, как она, когда кроила, всячески кривила свой крупный сухой рот, следуя ходу,
изгибам ножниц, как она наслаждалась за самоваром чаем, все стараясь сказать что-нибудь
приятное Никулиной, как она, притворно-оживленно заговаривая ее, тянула – будто бы
бессознательно – свою крупную, рабочую руку к корзиночке с ломтями белого хлеба и
косилась на граненую вазочку с вареньем! А хромоножка на костылях, что встретил я на-днях
на Карачевской? Все хромые, горбатые ходят вызывающе, заносчиво. Эта скромно ныряла
навстречу мне, держа черные палки костылей в обеих руках, при нырянье равномерно
упираясь в них и вскидывая плечи, под которыми торчали черные рогульки, и пристально
смотрела на меня … шубка коротенькая, как у девочки, глаза умные, ясные, чистые,
темно-карие и тоже как у девочки, а меж тем все уже знающие в жизни, в ее печалях и
загадочности … Как прекрасны бывают некоторые несчастные люди, их лица, глаза, из
которых так и смотрит вся их душа!
Потом я опять пытался погрузиться в обдумывание того, с чего надо начать писать свою
жизнь. Да, с чего! Все-таки надо же прежде всего сказать, если уж не о вселенной, в которой я
появился в ее известный миг, то хотя бы о России: дать понять читателю, к какой стране я
принадлежу, в итоге какой жизни я появился на свет. Однако, что же я знаю и об этом?
Родовой быт славян, раздоры славянских родов… Славяне отличались высоким ростом,
русыми волосами, храбростью, гостеприимством, боготворили солнце, гром и молнию,
почитали леших, русалок, водяных, «вообще силы и явления природы» … Что еще?
Призвание князей, Царьградские послы у князя Владимира, свержение Перуна в Днепр при
общем народном плаче… Ярослав Мудрый, усобицы его сыновей и внуков… какой-то
Всеволод Большое Гнездо … Но мало того, – я ровно ничего не знаю даже о теперешней
России! Ну, да, разоряющиеся помещики, голодающие мужики, земские начальники,
жандармы, полицейские, сельские священники, непременно, по словам писателей,
обремененные многочисленным семейством… А дальше что? Вот Орел, один из самых
коренных русских городов, – хоть бы его-то жизнь, его людей узнать, а что же я узнал?
Улицы, извозчики, разъезженный снег, магазины, вывески, – все вывески, вывески…
Архиерей, губернатор… гигант, красавец и зверь пристав Рашевский … Еще Палицын: слава
Орла, один из столпов его, один из тех зубров-чудаков, которыми искони славится Россия:
стар, родовит, друг Аксакова, Лескова, живет в чем-то вроде древнерусских палат,
бревенчатые стены которых покрыты редкими древними иконами, ходит в каком-то широком
кафтане, расшитом разноцветными сафьянами, стрижется в скобку, туголик, узкоглаз, очень