Page 124 - Жизнь Арсеньева
P. 124

которые она вкладывала в конверты для рассылки по уездам.
                     В  полдень  сторожа  подавали  нам  чай  в  дешевых  стаканах,  дешевые  блюдечки  с
               ломтиками  лимона,  и  казенность всего  этого доставляла  мне первое  время  тоже  какую-то
               приятность. Тогда к нам сходились поболтать, покурить все наши друзья из других отделений.
               Приходил  Сулима,  секретарь  управы.  Это  был  красивый,  несколько  сутулый  человек  в
               золотых очках, с великолепной бархатно-блестящей чернотой волос и бороды; у него была
               мягкая, вкрадчивая  поступь,  вкрадчивая  улыбка  и  такая  же манера говорить;  он  улыбался
               постоянно  и  постоянно  играл  этой  своей  мягкостью,  изяществом;  он  был  большой  эстет,
               монастырь, что стоял на холме в долине, называл застывшим аккордом. Он приходил нередко
               и поглядывал на нее все блаженней и таинственней; подходя к ее столу, низко наклонялся к ее
               рукам, приподнимал очки и сладостно, тихо улыбался: «А теперь что вы рассылаете?» Она от
               этого вся подтягивалась и старалась ответить как можно любезнее, но и как можно проще. Я
               был вполне спокоен, я теперь ни к кому ее не ревновал.
                     На  службе  я  невольно  занял,  как  в  редакции  орловского  «Голоса»,  какое-то  особое
               положение, на меня, как на работника, смотрели ласково-насмешливо. Я сидел и не спеша
               подсчитывал, составлял сводки, сколько в такой-то волости такого-то уезда засеяно табаку,
               свекловицы,  какие  предпринимались  там  меры  «по  борьбе»  с  жучками,  вредящими  этой
               свекловице,  иногда  просто  читал  что-нибудь,  не  обращая  внимания  на  разговоры  вокруг.
               Меня радовало, что у меня есть свой стол и то, что я мог в любом количестве требовать из
               канцелярии новенькие перья, карандаши, отличную писчую бумагу.
                     В два часа служба кончалась; брат, улыбаясь, поднимался – «до дому, громада!» – все
               оживленно разбирали летние картузы и шляпы, толпой выходили на светлую площадь, трясли
               друг другу руки и, блестя чесучой и палками, расходились.

                                                             XXI

                     Часов до пяти в городе было пусто, сады пеклись под солнцем. Брат спал, мы просто
               валялись  на  ее  широкой  кровати.  Солнце,  обходя  дом,  уже  блистало  в  окна  спальни,
               заглядывало  в  них  из  сада,  сад  отражался  своей  светло-зеленой  листвой  в  зеркале  над
               умывальником.  В  этом  городе  учился  Гоголь,  весь  окрестный  край  был  его, –  Миргород,
               Яновщина, Шишаки, Яреськи, – мы часто, смеясь, вспоминали: «Как упоителен, как роскошен
               летний  день  в  Малороссии!»  – Все-таки  жарко! –  говорила  она,  весело  вздыхая  и  ложась
               навзничь. – И  сколько  у  нас  мух!  А  как  это  дальше,  про  огороды? – «Изумруды,  топазы,
               яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами …» – Это как-то волшебно
               хорошо. Я ужасно хотела бы побывать в Миргороде. Непременно надо как-нибудь поехать.
               Правда?  Пожалуйста,  как-нибудь  поедем!  Только  какой  он  был  странный,  неприятный  в
               жизни.  Никогда  ни  в  кого  не  был  влюблен,  даже  в  молодости…  – Да,  за  всю  молодость
               единственный  бессмысленный  поступок  –  поездка  в  Любек. – Вроде  твоей  в  Петербург…
               Отчего ты так любишь ездить? – А отчего ты любишь получать письма? – От  кого ж  я их
               теперь  получаю! – Все  равно  любишь.  Люди  постоянно  ждут  чего-нибудь  счастливого,
               интересного,  мечтают  о  какой-нибудь  радости,  о  каком-нибудь  событии.  Этим  влечет  и
               дорога. Потом воля, простор… новизна, которая всегда празднична, повышает чувство жизни,
               а  ведь  все  мы  только  этого  и  хотим,  ищем  во  всяком  сильном  чувстве. – Да,  да,  это
               правда. – Ты говоришь – Петербург. Если бы ты знала, какой это ужас и как я там сразу и
               навеки понял, что я человек до глубины души южный. Гоголь писал из Италии: «Петербург,
               снега, подлецы, департамент – все это мне снилось: я проснулся опять на родине». Вот и я так
               же  проснулся  тут.  Не  могу  спокойно  слышать  слов:  Чигирин,  Черкасы,  Хорол,  Лубны,
               Чертомлык,  Дикое  Поле,  не  могу  без  волнения  видеть  очеретяных  крыш,  стриженых
               мужицких голов, баб в желтых и красных сапогах, даже лыковых кошелок, в которых они
               носят на коромыслах вишни и сливы. «Чайка скиглить, литаючи, мов за дитьми плаче, солнце
               гpie,  витер  вie  на  степу  козачем…»  Это  Шевченко, –  совершенно  гениальный  поэт!
               Прекраснее Малороссии нет страны в мире. И главное то, что у нее теперь уже нет истории, –
   119   120   121   122   123   124   125   126   127   128   129