Page 130 - Жизнь Арсеньева

счастья в настоящем … Так прошло лето, и я стала чувствовать себя одинокой. Он всегда был
в разъездах и не жалел и не боялся оставлять меня одну…»
Я несколько минут стоял без движения. Мне, оказывается, совсем не приходило в
голову, что у нее могли быть (и есть) тайные, неизвестные мне и, главное, печальные чувства и
мысли и уже в форме прошедшего времени! «Все мои тогдашние мысли, тогдашние чувства…
Часто в это лето я приходила…» Неожиданней всего было это последнее: «Так прошло лето, и
я стала чувствовать себя одинокой …» Значит, ее слезы в ту ночь, когда я приехал из Шишак,
были не случайными?
В управу я вошел особенно бодро, поцеловался с ней и братом весело, говорил и шутил,
не умолкая. С тайным мучением дождавшись наконец, когда мы остались одни, я тотчас же
резко сказал: – Ты, оказывается, читала без меня «Семейное счастье» ?
Она покраснела: – Да, а что? – Поражен твоими отметками в нем! – Почему? – Потому
что из них совершенно ясно, что тебе уже горько жить со мной, что ты уже одинока,
разочарована. – Как ты все всегда преувеличиваешь! – сказала она. – Какое разочарование?
Просто мне было немного грустно, и я, правда, нашла некоторое сходство… Уверяю тебя, что
нет ничего подобного тому, что тебе вообразилось.
Кого она уверяла? Меня или себя? Я, однако, очень рад был слышать все это – мне очень
хотелось, очень выгодно было верить ей. «Степная чайка с хохлом поднимается с дороги …
Бежит, обтянутая синей запаской у пояса и трясутся под полотном трепещущие груди, а
лишенные обуви ноги, обнаженные до колен, кровью и здоровьем играют …» Каких только
«за» не было тут! И мог ли я отказаться от них! Я думал, кроме того, что они вполне
соединимы с ней. Я под всякими предлогами внушал ей одно: живи только для меня и мной, не
лишай меня моей свободы, своеволия, – я тебя люблю и за это буду еще больше любить. Мне
казалось, что я так люблю ее, что мне все можно, все простительно.

XXV

– Ты очень изменился, – говорила она. – Ты стал мужественней, добрей, милей. Ты стал
жизнерадостный. – Да, а вот брат Николай да и твой отец все пророчили, что мы будем очень
несчастны. – Это потому, что Николай так не взлюбил меня. Что я испытывала в Батурине от
его холодной любезности, ты и представить себе не можешь. – Напротив, он говорил о тебе с
большой нежностью. Мне и ее ужасно жаль, говорил он, тоже совсем еще девочка, и подумай,
что ждет вас впереди: чем твое существование будет отличаться через несколько лет от
существования какого-нибудь уездного акцизного чиновника? Помнишь, как я, бывало, шутя
рисовал свою будущность? Квартирка в три комнатки, пятьдесят рублей жалованья… – Он
жалел только тебя. – Плохо жалел – говорил, что у него вся надежда только на то, что нас с
тобой спасет мое «беспутство», что я и на такую карьеру окажусь не способен, и что мы с
тобой скоро расстанемся: или ты ее безжалостно бросишь, говорил он, или она тебя,
посидевши некоторое время в этой милой статистике и понявши, какую ты приготовил ей
участь. – На меня он напрасно надеялся – я тебя не брошу никогда. Я тебя брошу только в том
случае, если увижу, что я тебе больше не нужна, что я мешаю тебе, твоей свободе, твоему
призванию…
Когда с человеком случится несчастие, он непрестанно возвращается к одной и той же
мучительной и бесполезной мысли: как и когда это началось? из чего все это слагалось и как я
мог не придавать тогда значения тому, что должно было предостеречь меня? «Я тебя брошу
только в том случае…» Как же я не обращал внимания на такие слова, – на то, что все-таки
некоторый «случай» она не исключала?
Я слишком ценил свое «призвание», пользовался своей свободой все беспутнее – брат
Николай был прав. И все больше не сиделось мне дома: как свободный день, я тотчас уезжал,
уходил куда-нибудь. – Где это тебя так обожгло солнцем? – спрашивает за обедом брат. – Где
ты опять пропадал? – Был в монастыре, на реке, на станции … – И всегда один – с укоризной
говорит она. – Сколько раз обещал вместе пойти в монастырь, я там за все время только один