Page 639 - Мертвые души
P. 639

лесов;  усеянные  вороньими  гнездами  дерева  и  узкая  просинь  чернели  густыми  стаями
               [чернели от перекрестного летания густыми стаями] ворон, — оглушаемые карканьем ворон,
               разговорами  галок  и  гра<я>ньями  грачей,  перекрестными  летаньями  помрачавшими  небо;
               [Начата правка карандашом: перекрестными своими летаньями помрачавших небо] или же
               спускался  вниз  [Начата  правка  карандашом:  Чичиков  опускался]  к  поемным  местам  и
               разорванным плотинам — глядеть, как с оглушительным шумом неслась повергаться вода на
               мельничные колеса; или же пробирался дале к пристани, откуда неслись, вместе с течением
               воды, первые суда, нагруженные горохом, овсом, ячменем и пшеницей; или отправлялся в
               поля на первые весенние работы глядеть, как свежая орань черной полосою проходила по
               зелени, или же как ловкий сеятель бросал из горсти семена ровно, метко, ни зернышко не
               передавши на ту или другую сторону. Толковал  и говорил  с приказчиком и с мужиком, и
               мельником  —  и что и как, и каковых урожаев нужно ожидать, и на какой лад идет у них
               запашка, и по сколько хлеба продается, и что выбирают весной и осенью за умол муки, и как
               зовут каждого мужика, и кто с кем в родстве, и где купил корову, и чем кормит свинью, словом
               — всё. Узнал и то, сколько перемерло мужиков. Оказалось, немного. Как  умный человек,
               заметил  он  вдруг,  что  незавидно  идет  хозяйство  у  Андрея  Ивановича:  [хозяйство  у
               Тентетникова]  повсюду  упущенья,  нераденье,  воровство,  немало  и  пьянства.  И  мысленно
               говорил он сам в себе: “Какая, однако же, скотина Тентетников: Запустить имение, которое
               могло бы приносить, по малой мере, пятьдесят тысяч годового доходу!” И, не будучи в силах
               удержать справедливого негодованья, повторял он: “Решительно скотина!” Не раз, посреди
               таких прогулок, приходило ему на мысль сделаться когда-нибудь самому, т. е., разумеется, не
               теперь, но после, когда обделается главное дело и будут средства в руках, сделаться самому
               мирным  владельцем  [мирным  помещиком]  подобного  поместья.  Тут  обыкновенно
               представлялась  ему  молодая  хозяйка,  свежая,  белолицая  бабенка,  может  быть,  даже  из
               купеческого сословия, впрочем, однако же, образованная и воспитанная так, как и дворянка,
               чтобы понимала и музыку, хотя, конечно, музыка и не главное, но почему же, если уже так
               заведено, зачем же идти противу общего мнения? Представлялось ему и молодое поколение,
               долженствовавшее       увековечить      фамилью      Чичиковых:      резвунчик-мальчишка       и
               красавица-дочка,  или  даже  два  мальчугана,  две  и  даже  три  девчонки,  чтобы  было  [чтобы
               оказалось] всем известно, что он действительно жил и существовал, а не то, что прошел по
               земле  какой-нибудь  тенью  или  призраком, —  чтобы  не  было  стыдно  и  перед  отечеством.
               Представлялось ему даже и то, что недурно бы и к чину некоторое прибавление; статский
               советник, например, чин почтенный и уважительный… И много приходило ему в голову того,
               что так часто уносит человека от скучной настоящей минуты, теребит, дразнит, шевелит его и
               бывает ему любо даже и тогда, когда уверен он сам, что это никогда не сбудется.

                     Людям Павла Ивановича деревня тоже понравилась. Они так же, как и он, обжились в
               ней.  Петрушка  сошелся  очень  скоро  с  буфетчиком  Григорием,  хотя  сначала  они  оба
               важничали и дулись друг перед другом нестерпимо. Петрушка пустил Григорию пыль в глаза
               тем, что он бывал в Костроме, Ярославле, Нижнем и даже в Москве; Григорий же осадил его
               сразу [осадил его разом] Петербургом, в котором Петрушка не был. Последний хотел было
               подняться и выехать на дальности расстояний тех мест, в которых он бывал, но Григорий
               назвал  ему  [но  Григорий  ему  назвал]  такое  место,  какого  ни  на  какой  карте  нельзя  было
               отыскать, и насчитал тридцать тысяч слишком верст, так что Петрушка осовел, разинул рот и
               был поднят на смех тут же всею дворней. Впрочем, дело кончилось между ними самой тесной
               дружбой: дядя лысый Пимен держал в конце деревни знаменитый кабак, которому имя было
               “Акулька”; в этом заведеньи видели их все часы дня. Там стали они свои други, или то, что
               называют в народе: кабацкие завсегдатели.

                     У  Селифана  была  другого  рода  приманка.  На  деревне,  что  ни  вечер,  пелись  песни,
               заплетались и расплетались весенние хороводы. Породистые стройные девки, каких трудно
               было найти в другом месте, заставляли его по нескольким часам стоять вороной. Трудно было
   634   635   636   637   638   639   640   641   642   643   644