Page 24 - Мои университеты

легкость ее движений разноречит с круглой, мягкой фигуркой ее. Что-то неверное есть в ее
жестах и походке, что-то нарочное. Голос ее звучит весело, она часто смеется и, слыша этот
звонкий смех, я думаю: ей хочется, чтоб я забыл о том, какою я видел ее в первый раз. А я не
хотел забыть об этом, мне было дорого необыкновенное, мне нужно было знать, что оно
возможно, существует.
Иногда она спрашивала меня:
- Что вы читаете?
Я отвечал кратко, и мне хотелось спросить ее:
- А вам зачем знать это?
Однажды пекарь, лаская коротконогую, сказал мне хмельным голосом:
- Выдь на минутку. Эх, шел бы ты к хозяйской сестре, чего зеваешь? Ведь студенты...
Я обещал разбить ему голову гирей, если он скажет еще что-нибудь такое же, и ушел в
сени, на мешки. В щель неплотно прикрытой двери слышу голос Лутонина:
- Зачем я буду сердиться на него? Он насосался книг и - вроде сумасшедшего живет...
В сенях пищат и возятся крысы, в пекарне мычит и стонет девица. Я вышел на двор; там
лениво, почти бесшумно сыплется мелкий дождь, но все-таки душно, воздух насыщен запахом
гари - горят леса. Уже далеко за полночь. В доме напротив булочной открыты окна; в
комнатах, не ярко освещенных, поют:
Сам Варламий святой
С золотой головой,
Сверху глядя на них,
Улыбается...
Я пытаюсь представить себе Марию Деренкову лежащей на коленях у меня, - как лежит
на коленях пекаря его девица - и всем существом моим чувствую, что это невозможно, даже
страшно.
И всю ночь, напролет,
Он и пьет, и поет,
И еще-о!.. кое-чем
Занимается...
Задорно выделяется из хора густое, басовое - о. Согнувшись, упираясь руками в колени,
я смотрю в окно; сквозь кружево занавески мне видно квадратную яму, серые стены ее
освещает маленькая лампа под голубым абажуром, перед нею, лицом к окну, сидит девушка и
пишет. Вот - подняла голову и красной вставкой для пера поправила прядь волос на виске.
Глаза ее прищурены, лицо улыбается. Она медленно складывает письмо, заклеивает конверт,
проводя языком по краям его и, бросив конверт на стол, грозит ему маленьким пальцем, -
меньше моего мизинца. Но - снова берет письмо, хмурясь, разрывает конверт, читает,
заклеивает в другой конверт, пишет адрес, согнувшись над столом, и размахивает письмом в
воздухе как белым флагом. Кружась, всплескивая руками, идет в угол, где ее постель, потом
выходит оттуда, сняв кофточку - плечи у нее круглые, как пышки - берет лампу со стола и
скрывается в углу. Когда наблюдаешь, как ведет себя человек наедине сам с собою, - он
кажется безумным. Я хожу по двору, думая о том, как странно живет эта девушка, когда она
одна в своей норе.
А когда к ней приходил рыжеватый студент и пониженным голосом, почти шопотом,
говорил ей что-то, она вся сжималась, становясь еще меньше, смотрела на него, робко
улыбаясь, и прятала руки за спину или под стол. Не нравился мне этот рыжий. Очень не
нравился.
Пошатываясь, кутаясь в платок, идет коротконогая и урчит:
- Иди в пекарню...
Пекарь, выкидывая тесто из ларя, рассказывает мне, как утешительна и неутомима его
возлюбленная, а я - соображаю:
- Что же будет со мною дальше?
И мне кажется, что где-то близко, за углом, меня ожидает несчастие.