Page 25 - Мои университеты

Дела булочной идут так хорошо, что Деренков ищет уже другую, более обширную
пекарню и решил нанять еще подручного. Это - хорошо, у меня слишком много работы, я
устаю до отупения.
- В новой пекарне ты будешь старшим подручным, - обещает мне пекарь. Скажу, чтоб
положили тебе десять рублей в месяц. Да.
Я понимаю, что ему выгодно иметь меня старшим, он - не любит работать, а я работаю
охотно, усталость полезна мне, она гасит тревоги души, сдерживает настойчивые требования
инстинкта пола. Но - не позволяет читать.
- Хорошо, что ты бросил книжки, - крысы бы съели их! - говорит пекарь. - А - неужто ты
снов не видишь? Наверно - видишь, только - скрытен ты. Смешно. Ведь сны рассказывать -
самое безвредное дело, тут опасаться нечего...
Он очень ласков со мною, кажется, - даже уважает меня. Или - боится, как хозяйского
ставленника, хотя это не мешает ему аккуратно воровать товар.
Умерла бабушка. Я узнал о смерти её через семь недель после похорон, из письма,
присланного двоюродным братом моим. В кратком письме - без запятых - было сказано, что
бабушка, собирая милостыню на паперти церкви и упав, сломала себе ногу. На восьмой день
"прикинулся антонов огонь". Позднее я узнал, что оба брата и сестра с детьми - здоровые,
молодые люди сидели на шее старухи, питаясь милостыней, собранной ею. У них не хватило
разума позвать доктора.
В письме было сказано:
"Схоронили её на Петропавловском где все наши провожали мы и нищие они её любили
и плакали. Дедушка тоже плакал нас прогнал а сам остался на могиле мы смотрели из кустов
как он плакал он тоже скоро помрёт".
Я - не плакал, только - помню - точно ледяным ветром охватило меня. Ночью, сидя на
дворе, на поленнице дров, я почувствовал настойчивое желание рассказать кому-нибудь о
бабушке, о том, какая она была сердечно-умная, мать всем людям. Долго носил я в душе
тяжёлое желание, но рассказать было некому, так оно, невысказанное, и перегорело.
Я вспомнил эти дни много лет спустя, когда прочитал удивительно правдивый рассказ
А.П.Чехова про извозчика, который беседовал с лошадью о смерти сына своего. И пожалел,
что в те дни острой тоски не было около меня ни лошади, ни собаки и что я не догадался
поделиться горем с крысами, - их было много в пекарне, и я жил с ними в отношениях доброй
дружбы.
Около меня начал коршуном кружиться городовой Никифорыч. Статный, крепкий, в
серебряной щетине на голове, с окладистой, заботливо постриженной бородкой, он, вкусно
причмокивая, смотрел на меня, точно на битого гуся перед рождеством.
- Читать любишь, слышал я? - спрашивал он. - Какие же книги, например? Скажем -
жития святых али библию?
И библию читал я, и четьи-минеи, - это удивляло Никифорыча, видимо, сбивая его с
толка.
- М-да? Чтение - законно полезное! А - графа Толстого сочинений не случалось
читывать?
Читал я и Толстого, но - оказалось - не те сочинения, которые интересовали
полицейского.
- Это, скажем так, обыкновенные сочинения, которые все пишут, а, говорят, в некоторых
он против попов вооружился, - их бы почитать!
"Некоторые", напечатанные на гектографе, я тоже читал, но они мне показались
скучными, и я знал, что о них не следует рассуждать с полицией.
После нескольких бесед на ходу, на улице, старик стал приглашать меня:
- Заходи ко мне на будку, чайку попить.
Я, конечно, понимал, что он хочет от меня, но - мне хотелось идти к нему. Посоветовался
с умными людьми, и было решено, что если я уклонюсь от любезности будочника, - это может
усилить его подозрения против пекарни.