Page 26 - Мои университеты

И вот - я в гостях у Никифорыча. Треть маленькой конуры занимает русская печь, треть -
двуспальная кровать за ситцевым пологом, со множеством подушек в кумачовых наволоках,
остальное пространство украшает шкаф для посуды, стол, два стула и скамья под окном.
Никифорыч, расстегнув мундир, сидит на скамье, закрывая телом своим единственное
маленькое окно, рядом со мною - его жена, пышногрудая бабёнка лет двадцати, румяноликая,
с лукавыми и злыми глазами странного, сизого цвета; яркокрасные губы её капризно надуты,
голосок сердито суховат.
- Известно мне, - говорит полицейский, - что в пекарню к вам ходит крестница моя
Секлетея, девка распутная и подлая. И все бабы - подлые.
- Все? - спрашивает его жена.
- До одной! - решительно подтверждает Никифорыч, брякая медалями, точно конь
сбруей. И, выхлебнув с блюдца чай, смачно повторяет:
- Подлые и распутные от последней уличной... и даже до цариц! Савская царица к царю
Соломону пустыней ездила за две тысячи вёрст для распутства. А также царица Екатерина,
хоша и прозвана Великой...
Он подробно рассказывает историю какого-то истопника, который в одну ночь с царицей
получил все чины от сержанта до генерала. Его жена, внимательно слушая, облизывает губы и
толкает ногою под столом мою ногу. Никифорыч говорит очень плавно, вкусными словами и,
как-то незаметно для меня, переходит на другую тему:
- Например: есть тут студент первого курса Плетнёв.
Супруга его, вздохнув, вставила:
- Некрасивый, а - хорош!
- Кто?
- Господин Плетнёв.
- Во-первых - не господин, господином он будет, когда выучится, а покамест просто
студент, каких у нас тысячи. Во-вторых - что значит хорош?
- Весёлый. Молодой.
- Во-первых - паяц в балагане тоже весёлый...
- Паяц - за деньги веселится.
- Цыц! Во-вторых - и кобель кутёнком бывает...
- Паяц - вроде обезьяны...
- Цыц, сказал я, между прочим! Слышала?
- Ну, слышала.
- То-то...
И Никифорыч, укротив жену, советует мне:
- Вот - познакомься-ко с Плетнёвым, - очень интересный!
Так как он видел меня с Плетнёвым на улице, вероятно, не один раз, я говорю:
- Мы знакомы.
- Да? Так...
В его словах звучит досада, он порывисто двигается, брякают медали. А я -
насторожился: мне было известно, что Плетнёв печатает на гектографе некие листочки.
Женщина, толкая меня ногою, лукаво подзадоривает старика, а он, надуваясь павлином,
распускает пышный хвост своей речи. Шалости супруги его мешают мне слушать, и я снова не
замечаю, когда изменился его голос, стал тише, внушительнее.
- Незримая нить - понимаешь? - спрашивает он меня и смотрит в лицо моё округлёнными
глазами, точно испугавшись чего-то. - Прими государь-императора за паука...
- Ой, что ты! - воскликнула женщина.
- Тебе - молчать! Дура, - это говорится для ясности, а не в поношение, кобыла! Убирай
самовар...
Сдвинув брови, прищурив глаза, он продолжает внушительно:
- Незримая нить - как бы паутинка - исходит из сердца его императорского величества
государь-императора Александра Третьего и прочая, - проходит она сквозь господ министров,