Page 27 - Мои университеты

сквозь его высокопревосходительство губернатора и все чины вплоть до меня и даже до
последнего солдата. Этой нитью всё связано, всё оплетено, незримой крепостью её и держится
на веки вечные государево царство. А - полячишки, жиды и русские подкуплены хитрой
английской королевой, стараются эту нить порвать где можно, будто бы они за народ!
Грозным шопотом он спрашивает, наклоняясь ко мне через стол:
- Понял? То-то. Я тебе почему говорю? Пекарь твой хвалит тебя, ты, дескать, парень
умный, честный и живёшь - один. А к вам, в булочную, студенты шляются, сидят у
Деренковой по ночам. Ежели - один, понятно. Но когда много? А? Я против студентов не
говорю - сегодня он студент, а завтра - товарищ прокурора. Студенты - хороший народ, только
они торопятся роли играть, а враги царя - подзуживают их! Понимаешь? И ещё скажу...
Но он не успел сказать - дверь широко распахнулась, вошёл красноносый, маленький
старичок с ремешком на кудрявой голове, с бутылкой водки в руке и уже выпивший.
- Шашки двигать будем? - весело спросил он и тотчас весь заблестел огоньками
прибауток.
- Тесть мой, жене отец, - с досадой, угрюмо сказал Никифорыч.
Через несколько минут я простился и ушёл, лукавая баба, притворяя за мною дверь
будки, ущипнула меня, говоря:
- Облака-то какие красные - огонь!
В небе таяло одно маленькое, золотистое облако.
Не желая обижать учителей моих, я скажу всё-таки, что будочник решительнее и
нагляднее, чем они, объяснил мне устройство государственного механизма. Где-то сидит
паук, и от него исходит, скрепляя, опутывая всю жизнь, "незримая нить". Я скоро научился
всюду ощущать крепкие петельки этой нити.
Поздно вечером, заперев магазин, хозяйка позвала меня к себе и деловито сообщила, что
ей поручено узнать - о чём говорил со мной будочник?
- Ах, боже мой! - тревожно воскликнула она, выслушав подробный доклад, и забегала,
как мышь, из угла в угол комнаты, встряхивая головою. - Что, пекарь не выспрашивает вас ни
о чём? Ведь его любовница - родня Никифорыча, да? Его надо прогнать.
Я стоял, прислонясь у косяка двери, глядя на неё исподлобья. Она как-то слишком
просто произнесла слово "любовница" - это не понравилось мне. И не понравилось её решение
прогнать пекаря.
- Будьте очень осторожны, - говорила она, и, как всегда, меня смущал цепкий взгляд её
глаз, казалось - он спрашивает меня о чём-то, чего я не могу понять. Вот она остановилась
предо мною, спрятав руки за спину.
- Почему вы всегда такой угрюмый?
- У меня недавно бабушка умерла.
Это показалось ей забавным; улыбаясь, она спросила:
- Вы очень любили её?
- Да. Больше вам ничего не нужно?
- Нет.
Я ушёл и ночью написал стихи, в которых, помню, была упрямая строка:
"Вы - не то, чем хотите казаться".
Было решено, чтоб студенты посещали булочную возможно реже. Не видя их, я почти
потерял возможность спрашивать о непонятном мне в прочитанных книгах и стал записывать
вопросы, интересовавшие меня, в тетрадь. Но однажды, усталый, заснул над нею, а пекарь
прочитал мои записки. Разбудив меня, он спросил:
- Что это ты пишешь? "Почему Гарибальди не прогнал короля?" Что такое Гарибальди?
И - разве можно гонять королей?
Сердито бросил тетрадь на ларь, залез в приямок и ворчал там:
- Скажи пожалуйста - королей гонять надобно ему! Смешно. Ты эти затеи - брось.
Читатель! Лет пять тому назад в Саратове таких читателей жандармы ловили, как мышей, да.
Тобой и без этого Никифорыч интересуется. Ты оставь королей гонять, это тебе не голуби!