Page 33 - Мои университеты

не верь! Он тебя ловит. Врёт он, - никого ему на жаль. Рыбак. Он - всё знает про вас. Этим
живёт. Это охота его - людей ловить...
Она подошла вплоть ко мне и голосом нищенки сказала:
- Приласкал бы ты меня, а?
Мне была неприятна эта женщина, но её глаз смотрел на меня с такою злой, острой
тоской, что я обнял её и стал гладить жестковатые волосы, растрёпанные и жирные.
- За кем он теперь следит?
- На Рыбнорядской, в номерах за какими-то.
- Не знаешь фамилию?..
Улыбаясь, она ответила:
- Вот я скажу ему, про что ты спрашиваешь меня! Идёт... Гурочку-то он выследил...
И отскочила к печке.
Никифорыч принёс бутылку водки, варенья, хлеба. Сели пить чай. Марина, сидя рядом
со мною, подчёркнуто ласково угощала меня, заглядывая в лицо моё здоровым глазом, а
супруг её внушал мне:
- Незримая эта нить - в сердцах, в костях, ну-ко - вытрави, выдери её? Царь - народу - бог!
И неожиданно спросил:
- Ты вот начитан в книгах, евангелие читал? Ну, как, по-твоему, всё верно там?
- Не знаю.
- По-моему - приписано лишнее. И - не мало. Например - насчёт нищих: блаженны
нищие, - чем же это блаженны они? Зря немножко сказано. И вообще, насчёт бедных - много
непонятного. Надо различать: бедного от обедневшего. Беден - значит - плох! А кто обеднел -
он несчастлив, может быть. Так надо рассуждать. Это - лучше.
- Почему?
Он, пытливо глядя на меня, помолчал, а потом заговорил отчётливо и веско, видимо -
очень продуманные мысли.
- Жалости много в евангелии, а жалость - вещь вредная. Так я думаю. Жалость требует
громадных расходов на ненужных и вредных даже людей. Богадельни, тюрьмы, сумасшедшие
дома. Помогать надо людям крепким, здоровым, чтоб они зря силу не тратили. А мы помогаем
слабым, - слабого разве сделаешь сильным? От этой канители крепкие слабеют, а слабые - на
шее у них сидят. Вот чем заняться надо - этим! Передумать надо многое. Надо понять - жизнь
давно отвернулась от евангелия, у неё - свой ход. Вот, видишь - из чего Плетнёв пропал? Из-за
жалости. Нищим подаём, а студенты пропадают. Где здесь разум, а?
Впервые слышал я эти мысли в такой резкой форме, хотя и раньше сталкивался с ними, -
они более живучи и шире распространены, чем принято думать. Лет через семь, читая о
Ницше, я очень ярко вспомнил философию казанского городового. Скажу кстати: редко
встречались мне в книгах мысли, которых я не слышал раньше, в жизни.
А старый "ловец человеков" всё говорил, постукивая в такт словам пальцами по краю
подноса. Сухое лицо его строго нахмурилось, но смотрел он не на меня, а в медное зеркало
ярко вычищенного самовара.
- Идти пора тебе, - дважды напоминала ему жена, - он не отвечал ей, нанизывал слово за
словом на стержень своей мысли, и - вдруг она, неуловимо для меня, потекла по новому пути.
- Ты - парень неглупый, грамотен, разве пристало тебе булочником быть? Ты мог бы не
меньше деньги заработать и другой службой государеву царству...
Слушая его, я думал, как предупредить незнакомых людей на Рыбнорядской улице о
том, что Никифорыч следит за ними? Там, в номерах, жил недавно возвратившийся из ссылки,
из Ялуторовска, Сергей Сомов, человек, о котором мне рассказывали много интересного.
- Умные люди должны жить кучей, как, примерно, пчёлы в улье или осы в гнёздах.
Государево царство...
- Гляди - девять часов, - сказала женщина.
- Чорт!
Никифорыч встал, застёгивая мундир.