Page 34 - Мои университеты

- Ну, ничего, на извозчике поеду. Прощай, брат! Заходи, не стесняйся...
Уходя из будки, я твёрдо сказал себе, что уже никогда больше не приду в "гости" к
Никифорычу, - отталкивал меня старик, хотя и был интересен. Его слова о вреде жалости
очень взволновали и крепко въелись мне в память. Я чувствовал в них какую-то правду, но
было досадно, что источник её полицейский.
Споры на эту тему были нередки, один из них особенно жестоко взволновал меня.
В городе явился "толстовец", - первый, которого я встретил, - высокий, жилистый
человек, смуглолицый, с чёрной бородой козла и толстыми губами негра. Сутулясь, он
смотрел в землю, но, порою, резким движением вскидывал лысоватую голову и обжигал
страстным блеском тёмных, влажных глаз, - что-то ненавидящее горело в его остром взгляде.
Беседовали в квартире одного из профессоров, было много молодёжи и между нею -
тоненький, изящный попик, магистр богословия, в чёрной шёлковой рясе; она очень выгодно
оттеняла его бледное красивое лицо, освещённое сухонькой улыбкой серых, холодных глаз.
Толстовец долго говорил о вечной непоколебимости великих истин евангелия; голос у
него был глуховатый, фразы коротки, но слова звучали резко, в них чувствовалась сила
искренней веры, он сопровождал их однообразным, как бы подсекающим жестом волосатой
левой руки, а правую держал в кармане.
- Актёр, - шептали в углу рядом со мною.
- Очень театрален, да...
А я незадолго перед этим прочитал книгу - кажется, Дрепера - о борьбе католицизма
против науки, и мне казалось, что это говорит один из тех яростно верующих во спасение мира
силою любви, которые готовы, из милосердия к людям, резать их и жечь на кострах.
Он был одет в белую рубаху с широкими рукавами и какой-то серенький, старый халатик
поверх её, - это тоже отделяло его от всех. В конце проповеди своей он вскричал:
- Итак - со Христом вы или с Дарвином?
Он бросил этот вопрос, точно камень, в угол, где тесно сидела молодёжь и откуда на него
со страхом и восторгом смотрели глаза юношей и девушек. Речь его, видимо, очень поразила
всех, люди молчали, задумчиво опустив головы. Он обвёл всех горящим взглядом и строго
добавил:
- Только фарисеи могут пытаться соединить эти два непримиримых начала и, соединяя
их, постыдно лгут сами себе, развращают ложью людей...
Встал попик, аккуратно откинул рукава рясы и заговорил плавно, с ядовитой
вежливостью и снисходительной усмешкой:
- Вы, очевидно, придерживаетесь вульгарного мнения о фарисеях, оно же суть не токмо
грубо, но и насквозь ошибочно...
К великому изумлению моему, он стал доказывать, что фарисеи были подлинными и
честными хранителями заветов иудейского народа и что народ всегда шёл с ними против его
врагов.
- Читайте, например, Иосифа Флавия...
Вскочив на ноги и подсекая Флавия широким, уничтожающим жестом, толстовец
закричал:
- Народы и ныне идут с врагами своими против друзей, народы не по своей воле идут. их
гонят, насилуют. Что мне ваш Флавий?
Попик и другие разодрали основную тему спора на мельчайшие частицы, и она исчезла.
- Истина - это любовь, - восклицал толстовец, а глаза его сверкали ненавистью и
презрением.
Я чувствовал себя опьянённым словами, не улавливал мысли в них, земля подо мною
качалась в словесном вихре, и часто я с отчаянием думал, что нет на земле человека глупее и
бездарнее меня.
А толстовец, отирая пот с багрового лица, свирепо закричал:
- Выбросьте евангелие, забудьте о нём, чтоб не лгать! Распните Христа вторично, это -
честнее!