Page 31 - Мои университеты

- Против бога предо мной не выступали. Этого я никогда не слыхал. Всякое слышал, а
такого - нет. Конечно, человек этот не жилец на земле. Ну, - жалко! Раскалился добела...
Интересно, брат, очень интересно.
Он быстро и дружески сошёлся с Яковом и весь как-то закипел, заволновался, то и дело
отирая пальцами больные глаза.
- Та-ак, - ухмыляясь, говорил он, - бога, значит, в отставку? Хм! Насчёт царя у меня,
шпигорь ты мой, свои слова: мне царь не помеха. Не в царях дело - в хозяевах. Я с каким хошь
царём помирюсь, хошь с Иван Грозным: на, сиди, царствуй, коли любо, только - дай ты мне
управу на хозяина, - во-от! Дашь - золотыми цепями к престолу прикую, молиться буду на
тебя...
Прочитав "Царь-Голод", он сказал:
- Всё - обыкновенно правильно!
Впервые видя литографированную брошюру, он спрашивал меня:
- Кто это тебе написал? Чётко пишет. Ты скажи ему - спасибо*.
---------------* Спасибо, Алексей Николаевич Бах! (Прим. автора.)
Рубцов обладал ненасытной жадностью знать. С величайшим напряжением внимания он
слушал сокрушительные богохульства Шапошникова, часами слушал мои рассказы о книгах и
радостно хохотал, закинув голову, выгибая кадык, восхищаясь:
- Ловкая штучка умишко человечий, ой, ловкая!
Сам он читал с трудом, - мешали больные глаза, но он тоже много знал и нередко
удивлял меня этим:
- Есть у немцев плотник необыкновенного ума, - его сам король на советы приглашает.
Из расспросов моих выяснилось, что речь идёт о Бебеле.
- Как вы это знаете?
- Знаю, - кратко отвечал он, почёсывая мизинцем шишковатый череп свой.
Шапошникова не занимала тяжкая сумятица жизни, он был весь поглощён
уничтожением бога, осмеянием духовенства, особенно ненавидя монахов.
Однажды Рубцов миролюбиво спросил его:
- Что ты, Яков, всё только против бога кричишь?
Он завыл ещё более озлобленно:
- А что ещё мешает мне, ну? Я почти два десятка лет веровал, в страхе жил пред ним.
Терпел. Спорить - нельзя. Установлено сверху. Жил связан. Вчитался в библию - вижу:
выдумано! Выдумано, Никита!
И, размахивая рукою, точно разрывая "незримую нить", он почти плакал:
- Вот - умираю через это раньше время!
Было у меня ещё несколько интересных знакомств, нередко забегал я в пекарню
Семёнова к старым товарищам, они принимали меня радостно, слушали охотно. Но - Рубцов
жил в Адмиралтейской слободе, Шапошников - в Татарской, далеко за Кабаном, верстах в
пяти друг от друга, я очень редко мог видеть их. А ко мне ходить - невозможно, негде было
принять гостей, к тому же новый пекарь, отставной солдат, вёл знакомство с жандармами;
задворки жандармского управления соприкасались с нашим двором, и солидные "синие
мундиры" лазили к нам через забор - за булками для полковника Гангардта и хлебом для себя.
И ещё: мне было рекомендовано не очень "высовываться в люди", дабы не привлекать к
булочной излишнего внимания.
Я видел, что работа моя теряет смысл. Всё чаще случалось, что люди, не считаясь с
ходом дела, выбирали из кассы деньги так неосторожно, что иногда нечем было платить за
муку. Деренков, теребя бородку, уныло усмехался:
- Обанкротимся.
Ему жилось тоже плохо: рыжекудрая Настя ходила "не порожней" и фыркала злой
кошкой, глядя на всё и на всех зелёным, обиженным взглядом.
Она шагала прямо на Андрея, как будто не видя его; он, виновато ухмыляясь, уступал ей
дорогу и вздыхал.