Page 39 - Мои университеты

Помню, я ушёл из подвала, как изувеченный, с какой-то необоримой, насмерть
уничтожающей тоскою в сердце.
Ночью сидел на берегу Кабана, швыряя камни в чёрную воду, и думал тремя словами,
бесконечно повторяя их:
"Что мне делать?"
С тоски начал учиться играть на скрипке, пилил по ночам в магазине, смущая ночного
сторожа и мышей. Музыку я любил и стал заниматься ею с великим увлечением, но мой
учитель, скрипач театрального оркестра, во время урока, - когда я вышел из магазина, - открыл
не запертый мною ящик кассы, и, возвратясь, я застал его набивающим карманы свои
деньгами. Увидав меня в дверях, он вытянул шею, подставил скучное, бритое лицо и тихо
сказал:
- Ну - бей!
Губы у него дрожали, из бесцветных глаз катились какие-то масляные слёзы, странно
крупные.
Мне хотелось ударить скрипача; чтоб не сделать этого, я сел на пол, подложив под себя
кулаки, и велел ему положить деньги в кассу. Он разгрузил карманы, пошёл к двери, но,
остановясь, сказал идиотски высоким и страшным голосом:
- Дай десять рублей!
Деньги я ему дал, но учиться на скрипке бросил.
В декабре я решил убить себя. Я пробовал описать мотив этого решения в рассказе
"Случай из жизни Макара". Но это не удалось мне - рассказ вышел неуклюжим, неприятным и
лишённым внутренней правды. К его достоинствам следует отнести - как мне кажется -
именно то, что в нём совершенно отсутствует эта правда. Факты - правдивы, а освещение их
сделано как будто не мною, и рассказ идёт не обо мне. Если не говорить о литературной
ценности рассказа - в нём для меня есть нечто приятное, - как будто я перешагнул через себя.
Купив на базаре револьвер барабанщика, заряженный четырьмя патронами, я выстрелил
себе в грудь, рассчитывая попасть в сердце, но только пробил лёгкое, и через месяц, очень
сконфуженный, чувствуя себя донельзя глупым, снова работал в булочной.
Однако - недолго. В конце марта, вечером, придя в магазин из пекарни, я увидал в
комнате продавщицы Хохла. Он сидел на стуле у окна, задумчиво покуривая толстую
папиросу и смотря внимательно в облака дыма.
- Вы свободны? - спросил он, не здороваясь.
- На двадцать минут.
- Садитесь, поговорим.
Как всегда, он был туго зашит в казакин из "чортовой кожи", на его широкой груди
расстилалась светлая борода, над упрямым лбом торчит щетина жёстких, коротко
остриженных волос, на ногах у него тяжёлые, мужицкие сапоги, от них крепко пахнет дёгтем.
- Нуте-с, - заговорил он спокойно и негромко, - не хотите ли вы приехать ко мне? Я живу
в селе Красновидове, сорок пять вёрст вниз по Волге, у меня там лавка, вы будете помогать
мне в торговле, это отнимет у вас не много времени, я имею хорошие книги, помогу вам
учиться - согласны?
- Да.
- В пятницу приходите в шесть утра к пристани Курбатова, спросите дощаник из
Красновидова, - хозяин Василий Панков. Впрочем - я уже буду там и увижу вас. До свидания!
Встал, протянув мне широкую ладонь, а другой рукой вынул из-за пазухи тяжёлую,
серебряную луковицу-часы и сказал:
- Кончили в шесть минут! Да - моё имя - Михайло Антонов, а фамилия Ромась. Так.
Он ушёл не оглядываясь, твёрдо ставя ноги, легко неся тяжёлое, богатырски литое тело.
Через два дня я поплыл в Красновидово.
Волга только что вскрылась, сверху, по мутной воде, тянутся, покачиваясь, серые,
рыхлые льдины, дощаник перегоняет их, и они трутся о борта, поскрипывая, рассыпаясь от
ударов острыми кристаллами. Играет верховый ветер, загоняя на берег волну, ослепительно