Page 51 - Мои университеты
P. 51

распустило в небесах свой павлиний хвост.
                     - Удивительно это - солнце! - бормочет Изот, счастливо улыбаясь.
                     Яблони цветут, село окутано розоватыми сугробами и горьким запахом, он проникает
               всюду,  заглушая  запахи  дёгтя  и  навоза.  Сотни  цветущих  деревьев,  празднично  одетые  в
               розоватый атлас лепестков, правильными рядами уходят от села в поле. В лунные ночи, при
               лёгком  ветре,  мотыльки  цветов  колебались,  шелестели  едва  слышно,  и  казалось,  что  село
               заливают  золотисто-голубые,  тяжёлые  волны.  Неустанно  и  страстно  пели  соловьи,  а  днём
               задорно  дразнились  скворцы  и  невидимые  жаворонки  изливали  на  землю  непрерывный
               нежный звон свой.
                     По праздникам, вечерами, девки и молодухи ходили по улице, распевая песни, открыв
               рты,  как  птенцы,  и  томно  улыбались  хмельными  улыбками.  Изот  тоже  улыбался,  точно
               пьяный, он похудел, глаза его провалились в тёмные ямы, лицо стало ещё строже, красивей и -
               святей.  Он  целые  дни  спал,  являясь  на  улице  только  под  вечер,  озабоченный,  тихо
               задумчивый.  Кукушкин  грубо,  но  ласково издевался  над  ним,  а он,  смущённо  ухмыляясь,
               говорил:
                     - Молчи, знай. Что поделаешь?
                     И восхищался:
                     - Ой, сладко жить! И ведь как ласково жить можно, какие слова есть для сердца! Иное -
               до смерти не забудешь, воскреснешь - первым вспомнишь!
                     - Смотри - побьют тебя мужья, - предупреждал его Хохол, тоже ласково усмехаясь.
                     - И - есть за что, - соглашался Изот.
                     Почти каждую ночь, вместе с песнями соловьёв, разливался в садах, в поле, на берегу
               реки высокий, волнующий голос Мигуна, он изумительно красиво пел хорошие песни, за них
               даже мужики многое прощали ему.
                     Вечерами, по субботам, у нашей лавки собиралось всё больше народа и неизбежно  -
               старик Суслов, Баринов, кузнец Кротов, Мигун. Сидят и задумчиво беседуют. Уйдут одни,
               являются другие, и так - почти до полуночи. Иногда скандалят пьяные, чаще других солдат
               Костин, человек одноглазый и без двух пальцев на левой руке. Засучив рукава, размахивая
               кулаками, он подходит к лавке шагом бойцового петуха и орёт натужно, хрипло:
                     -  Хохол,  вредная  нация,  турецкая  вера!  Отвечай  -  почему  в  церковь  не  ходишь,  а?
               Еретицкая душа! Смутьян человечий! Отвечай - кто ты таков есть?
                     Его дразнят:
                     - Мишка, - ты зачем пальцы себе отстрелил? Турка испугался?
                     Он лезет драться, но его хватают и со смехом, с криками сталкивают в овраг, - катясь
               кубарем по откосу, он визжит нестерпимо:
                     - Караул! Убили...
                     Потом вылезает, весь в пыли, и просит у Хохла на шкалик водки.
                     - За что?
                     - За потеху, - отвечает Костин. Мужики дружно хохочут.
                     Однажды утром, в праздник, когда кухарка подожгла дрова в печи и вышла на двор, а я
               был в лавке, - в кухне раздался сильный вздох, лавка вздрогнула, с полок повалились жестянки
               карамели, зазвенели выбитые стёкла, забарабанило по полу. Я бросился в кухню, из двери её в
               комнату лезли чёрные облака дыма, за ним что-то шипело и трещало, - Хохол схватил меня за
               плечо:
                     - Стойте...
                     В сенях завыла кухарка.
                     - Э, дура...
                     Ромась сунулся в дым, загремел чем-то, крепко выругался и закричал:
                     - Перестань! Воды!
                     На полу кухни дымились поленья дров, горела лучина, лежали кирпичи, в чёрном жерле
               печи было пусто, как выметено. Нащупав в дыму ведро воды, я залил огонь на полу и стал
               швырять поленья обратно в печь.
   46   47   48   49   50   51   52   53   54   55   56