Page 53 - Мои университеты
P. 53

А он уже говорил, что скоро поедет в Казань, спрашивая, какие книги привезти.
                     Иногда мне казалось, что у этого человека на месте души действует как в часах - некий
               механизм, заведённый сразу на всю жизнь. Я любил Хохла, очень уважал его, но мне хотелось,
               чтоб однажды он рассердился на меня или на кого-нибудь другого, кричал бы и топал ногами.
               Однако он не мог или не хотел сердиться. Когда его раздражали глупостью или подлостью, он
               только  насмешливо  прищуривал  серые  глаза  и  говорил  короткими,  холодными  словами
               что-то, всегда очень простое, безжалостное.
                     Так, он спросил Суслова:
                     - Зачем же вы, старый человек, кривите душой, а?
                     Жёлтые щёки и лоб старика медленно окрасились в багровый цвет, казалось, что и белая
               борода его тоже порозовела у корней волос.
                     - Ведь - нет для вас пользы в этом, а уважение вы потеряете.
                     Суслов, опустив голову, согласился:
                     - Верно - нет пользы!
                     И потом говорил Изоту:
                     - Это - душеводитель! Вот эдаких бы подобрать в начальство...
                     ...Кратко, толково Ромась внушает, что и как я должен делать без него, и мне кажется,
               что он уже забыл о попытке попугать его взрывом, как забывают об укусе мухи.
                     Пришёл Панков, осмотрел печь и хмуро спросил:
                     - Не испугались?
                     - Ну, чего же?
                     - Война!
                     - Садись чай пить.
                     - Жена ждёт.
                     - Где был?
                     - На рыбалке. С Изотом.
                     Он ушёл и в кухне ещё раз задумчиво повторил:
                     - Война.
                     Он говорил с Хохлом всегда кратко, как будто давно уже переговорив обо всём важном и
               сложном. Помню, выслушав историю царствования Ивана Грозного, рассказанную Ромасём,
               Изот сказал:
                     - Скушный царь!
                     - Мясник, - добавил Кукушкин, а Панков решительно заявил:
                     - Ума особого не видно в нём. Ну, перебил он князей, так на их место расплодил мелких
               дворянишек.  Да  ещё  чужих  навёз,  иноземцев.  В  этом  -  нет  ума.  Мелкий  помещик  хуже
               крупного. Муха - не волк, из ружья не убьёшь, а надоедает она хуже волка.
                     Явился Кукушкин с ведром разведённой глины и, вмазывая кирпичи в печь, говорил:
                     - Удумали, черти! Вошь свою перевести - не могут, а человека извести пожалуйста! Ты,
               Антоныч, много товару сразу не вози, лучше - поменьше да почаще, а то, гляди, подожгут
               тебя. Теперь, когда ты эту штуку устроишь, жди беды!
                     "Эта штука", очень неприятная богатеям села, - артель садовладельцев. Хохол почти уже
               наладил её при помощи Панкова, Суслова и ещё двух-трёх разумных мужиков. Большинство
               домохозяев  начало  относиться  к  Ромасю  благосклонней,  в  лавке  заметно  увеличивалось
               количество покупателей, и даже "никчемные" мужики - Баринов, Мигун - всячески старались
               помочь всем, чем могли, делу Хохла.
                     Мне очень нравился Мигун, я любил его красивые, печальные песни. Когда он пел, то
               закрывал глаза, и его страдальческое лицо не дёргалось судорогами. Жил он тёмными ночами,
               когда нет луны или небо занавешено плотной тканью облаков. Бывало, с вечера зовёт меня
               тихонько:
                     - Приходи на Волгу.
                     Там, налаживая на стерлядей запрещённую снасть, сидя верхом на корме своего челнока,
               опустив кривые, тёмные ноги в тёмную воду, он говорит вполголоса:
   48   49   50   51   52   53   54   55   56   57   58