Page 102 - Отец Горио

— Оказывается, за вами надо посылать, господин недогада!
Тереза вышла. Студент обнял Дельфину, прижал к себе и от радости заплакал. После
стольких тягостных волнений, за один день истомивших ум и сердце, резкий переход от
зрелища в «Доме Воке» к этой картине вызвал у Растиньяка приступ нервической
чувствительности.
— Я отлично знал, что он тебя любит, — шопотом говорил дочери папаша Горио, пока
Эжен, совершенно разбитый, лежа на козетке, был еще не в силах ни говорить, ни дать себе
отчет, откуда появилось это волшебство.
— Да идите же посмотрите, — сказала ему г-жа де Нусинген и, взяв его за руку, привела
в комнату, которая мебелью, коврами и даже мелочами убранства напоминала комнату самой
Дельфины, но была поменьше.
— Недостают только кровати, — заметил Растиньяк.
— Да, — ответила она ему, краснея и пожимая руку.
Эжен взглянул на нее: он был еще юн и понял, сколько истинной стыдливости
заключено в душе любящей женщины.
— Вы принадлежите к женщинам, достойным поклонения, — сказал Эжен ей на ухо. —
Мы так хорошо понимаем друг друга, что я решаюсь вам сказать: чем сильнее, чем искреннее
любовь, тем больше необходимы ей таинственность и скрытность. Не выдадим нашей тайны
никому.
— Я-то не никто, — проворчал Папаша Горио.
— Вы отлично знаете, что вы — это мы…
— Вот чего мне и хотелось: ведь вы не станете обращать на меня внимания? Я буду
уходить и приходить, как добрый дух, — его не видят, но знают, что он здесь. Видишь,
Фифиночка, Нини, Диди! Разве не прав был я, когда говорил: «На улице д'Артуа сдается
хорошенькая квартирка, давай ее обставим для него»? А ты все не хотела. Я твой родитель, я
стал и устроителем твоего счастья! Отцы всегда должны дарить, чтобы наслаждаться
отцовской радостью. Всегда дари! Вот твое дело, раз ты отец.
— Как так? — сказал Эжен.
— Да, да, она не хотела: боялась глупых сплетен, как будто мнение света стоит счастья!
А все женщины мечтают о том, что сделала она…
Папаша Горио говорил в одиночестве — г-жа де Нусинген увела Эжена в кабинет, где
тотчас же раздался хотя и очень осторожный, но все же слышный поцелуй. И эта комната
своим изяществом не уступала остальной квартире, где было все безукоризненно.
— Удалось ли предугадать ваши желания? — спросила г-жа де Нусинген, возвращаясь в
гостиную, чтобы сесть за стол обедать.
— Чересчур хорошо, — ответил он. — Увы! все это совершенство роскоши, этот
прекрасный сон, осуществленный наяву, всю эту поэзию молодой красивой жизни я чувствую
так тонко, что был бы их достоин, но принять это от вас я не могу, а сам я пока слишком беден,
чтобы…
— Ах, так! Вы мне уже перечите? — сказала она с очаровательной гримаской,
шутливо-властным тоном, как говорят женщины, когда хотят высмеять чью-нибудь
щепетильность, чтобы ее успокоить.
Но Растиньяк подверг себя в тот день слишком серьезному допросу, да и арест Вотрена,
раскрыв перед ним бездну, куда он был готов скатиться, настолько укрепил в Эжене
благородные чувства и нравственную щекотливость, что он не мог уступить Дельфине,
ласково отвергавшей его возвышенные соображения. Им овладела глубокая печаль.
— Как, неужели вы откажетесь? — спрашивала г-жа де Нусинген. — Вы сознаете смысл
подобного отказа? Вы не верите в будущее, вы не решаетесь связать себя со мной. Значит, вы
боитесь, что обманете мое чувство к вам? Если вы любите меня, если я… люблю вас, что
запрещает вам принять такую пустячную услугу? Если бы вы знали, с каким удовольствием я
устраивала все это хозяйство холостяка, вы бы не колебались и попросили у меня прощенья. У
меня были ваши деньги, я их истратила на дело, вот и все. Вы воображаете, что вы