Page 107 - Отец Горио

чувства к ней забыл, что каждая его манжета стоит тысячу экю, и разорвал их обе, помогая
появлению на свет герцога де Вермандуа, — то чего же требовать от остальных людей?
Совместите в себе богатство, юность, знатность, будьте еще удачливее, если можете; чем
больше различных благовоний вы сожжете у подножья вашего кумира, тем благосклоннее он
будет к вам, — конечно, если у вас есть кумир. Любовь — это религия, и культ ее, наверно,
обходится дороже, чем всякий другой: любовь проходит быстро, но, как уличный мальчишка,
старается обозначить путь свой разрушением. Богатство чувств — это поэзия живущих на
чердаках: без такой роскоши во что там превратилась бы любовь? Правда, бывают души,
изъятые из действия парижских законов, но мы находим их вдали от суетного мира, в тех
людях, что не поддались власти общепринятых воззрений, живут где-то там, у чистого
источника, быстротекущего, но неиссякаемого, верны своим зеленым кущам и, радостно
внимая голосу вселенной, звучащему для них во всей природе и в них самих, ждут терпеливо
своего взлета, скорбя о тех, кто приковал себя к земле. Эжен, подобно большинству молодых
людей, почувствовавших вкус ко всяким почестям, стремился выступить во всеоружии на
арену высшего света: он заразился его горячкой, быть может ощутил в себе достаточную силу,
чтобы господствовать над ним, но еще не видел ни средств, ни цели такого честолюбия. Когда
нет чистой и святой любви, способной заполнить жизнь, жажда власти может оказаться
источником прекрасных дел, — лишь стоит отрешиться от личной выгоды, поставив себе
целью величие своей страны. Но Растиньяк еще не поднялся до той вершины, откуда человеку
можно обозреть и правильно определить течение жизни. Он до сих пор не мог стряхнуть с себя
очарованье свежих, сладостных понятий, облекающих как бы листвою отрочество людей,
выросших в провинции. Эжен все не решался перейти парижский Рубикон. Несмотря на
жажду новых ощущений, он все еще не расставался с затаенной мыслью о той счастливой
жизни, какую истый дворянин ведет в своей усадьбе. Но все же его последние сомнения
исчезли накануне, когда он очутился в собственной квартире. Пользуясь материальными
преимуществами богатства, как пользовался издавна преимуществами своего происхождения,
он сбросил оболочку провинциала и потихоньку занял положение, откуда открывался ему
путь к прекрасной будущности. И вот теперь, в ожидании Дельфины, непринужденно сидя в
ее красивом будуаре и чувствуя себя как дома, он показался себе таким далеким от былого
Растиньяка, приехавшего год назад в Париж, что, рассматривая его каким-то внутренним,
духовным взором, задал себе вопрос: «Похож ли я теперь на себя самого?»
— Баронесса в спальне, — доложила Тереза, появившись так внезапно, что он
вздрогнул.
Дельфина лежала на козетке у камина, бодрая и свежая. При виде этой женщины в
волнах муслина нельзя было не сравнить ее с теми красивыми индийскими растениями, где
плод бывает окружен цветочными лепестками.
— Ну, вот вы и пришли! — сказала она с чувством.
— Отгадайте, что я принес вам, — сказал Эжен, усаживаясь рядом с ней и целуя ей руку.
Прочитав приглашение, г-жа де Нусинген весело встрепенулась. Она подняла на Эжена
влажные глаза и, обвив руками ему шею, прижала его к себе в порыве тщеславной радости.
— Ведь это вам (тебе, — сказала она ему на ухо, — но в туалетной комнате Тереза;
будем осторожны!), вам обязана я своим счастьем. Да, я смело называю это счастьем. Раз это
достигнуто благодаря вам, то оно больше, чем торжество самолюбия. Никто не хотел ввести
меня в светский круг. В эту минуту вы, может быть, сочтете меня мелочной, пустой и
легкомысленной парижанкой, но помните, мой друг, что я готова пожертвовать вам всем, и
если жажду страстно, как никогда проникнуть в Сен-Жерменское предместье, то только
потому, что там бываете и вы.
— Госпожа де Босеан как будто дает понять, что не рассчитывает видеть у себя на балу
барона де Нусингена. Вам это не кажется? — спросил Эжен.
— Да, конечно, — ответила баронесса, возвращая письмо Эжену. — Такие женщины
талантливо умеют быть невежливыми. Но я все равно поеду. Наверно, там будет и моя сестра:
я знаю, она шьет себе очаровательное платье. Эжен, продолжала она тихо, — сестра едет на