Page 98 - Отец Горио

только б устроить побег своему генералу, своему милому Обмани-смерть! У кого из вас
найдется, как у меня, больше десяти тысяч собратьев, готовых для вас на все? — спросил он
гордо. — Тут есть кое-что хорошее, — добавил он, ударив себя в грудь, — я не предавал
никого и никогда! Эй ты, вобла, — обратился он к старой деве, — посмотри на них. На меня
они глядят со страхом, а при взгляде на тебя их всех тошнит от омерзения. Получай то, что
заслужила.
Он замолчал, посматривая на нахлебников.
— Какой у вас дурацкий вид! Никогда не видели каторжника? Каторжник такой закалки,
как Коллен, тот самый, что перед вами, — это человек, менее трусливый, чем остальные люди,
он протестует против коренных нарушений общественного договора, о котором говорил
Жан-Жак, а я горжусь честью быть его учеником. Я один против правительства со всеми его
жандармами, бюджетами, судами и вожу их за нос.
— Черт побери! Он так и просится на картину, — заметил художник.
— Ты, дядька его высочества палача, гофмейстер Вдовы (такое прозвище, овеянное
поэзией ужаса, дали каторжники гильотине), — сказал Коллен, оборачиваясь к начальнику
сыскной полиции, — будь добр, подтверди, если меня предал Шелковинка! Я не хочу, чтобы
он расплачивался за другого, это было бы несправедливо.
В это время полицейские, все перерыв у него в комнате и составив опись, вернулись и
стали шопотом докладывать начальнику. Допрос закончился.
— Господа, — обратился Коллен к нахлебникам, — сейчас меня уведут. Пока я жил
здесь, вы были все со мной любезны, я сохраню признательность за это. Примите мой
прощальный привет. Разрешите прислать вам из Прованса винных ягод. 75
Он сделал несколько шагов, но обернулся взглянуть на Растиньяка.
— Прощай, Эжен, — сказал он нежным и грустным тоном, так поразительно непохожим
на грубый тон его речей. — На случай, если тебе придется трудно, я оставляю тебе преданного
друга.
Несмотря на наручники, он все же встал в позицию, притопнул ногой, как учитель
фехтования, и, крикнув: «Раз, два!», сделал выпад.
— Попадешь в беду, обращайся туда. И он сам и деньги в полном твоем распоряжении.
Этот необычайный человек вложил в последние слова столько шутовства, что смысл их
был ясен только ему и Растиньяку. Когда жандармы, солдаты и полицейские вышли из дому,
Сильвия, натирая уксусом виски своей хозяйке, взглянула на опешивших нахлебников.
— Что там ни говори, — заметила она, — а человек он был хороший.
Ее слова заставили очнуться всех присутствующих, завороженных наплывом
разнообразных впечатлений от этого события; все поглядели друг на друга, и сразу все
заметили сухую, тощую, закоченелую, как мумия, мадмуазель Мишоно: она прижалась к
печке и стояла, потупив взор, словно боялась, что тень от козырька слишком прозрачна и не
укроет выражения ее глаз.
Эта личность, и раньше не возбуждавшая ничьей приязни, вдруг раскрылась. Раздался
глухой ропот, дружно выразивший общее чувство омерзения.
Мадмуазель Мишоно все это слышала, но осталась в комнате. Бьяншон первый
наклонился к своему соседу и вполголоса сказал:
— Если эта тварь будет попрежнему обедать с нами, я перекочую в другое место.
Тотчас же все, кроме Пуаре, присоединились к решению студента, и Бьяншон, опираясь
на общее сочувствие, направился к старику-жильцу.
— Вы особенно близки с мадмуазель Мишоно, — сказал он, — поговорите с ней и
внушите, что она должна уйти сейчас же.
— Сейчас же? — удивленно повторил Пуаре.

75 «Разрешите прислать вам из Прованса винных ягод». — Вотрен иронизирует по поводу предстоящей ему
отправки на каторгу, на юг Франции.