Page 108 - Отец Горио

этот бал, чтобы рассеять ужасные подозрения. Вы не знаете, какие носятся слухи? Нусинген
зашел ко мне сегодня утром рассказать, что говорили о ней в клубе не стесняясь. Боже мой! От
чего зависит честь женщины и семьи! Я чувствовала себя обиженной, оскорбленной в лице
моей бедной сестры. По словам некоторых лиц, господин де Трай выдал векселей на сумму до
ста тысяч франков, почти все векселя просрочил и вот-вот должен был попасть под суд. Видя
его безвыходное положение, сестра продала какому-то еврею свои чудесные бриллианты; вы,
вероятно, видали их на ней, они перешли к ней по наследству от матери графа де Ресто.
Словом, вот уже два дня только и разговора, что об этом. Мне теперь понятно, для чего
Анастази заказала себе платье, шитое блестками: она хочет привлечь к себе внимание на бале
у госпожи де Босеан, явившись во всем блеске и в этих бриллиантах. Но я не хочу уступать ей.
Она всегда старалась меня затмить и нехорошо ко мне относилась, хотя я делала для нее
многое и никогда не отказывала в деньгах, когда она нуждалась в них. Однако бросим
разговор о свете, — я хочу сегодня насладиться полным счастьем.
Еще в час ночи Растиньяк находился у г-жи де Нусинген; любовно осыпая его
прощальными поцелуями, сулившими немало радостей и в будущем, она промолвила с
печальным видом:
— Я трусиха, я суеверна, называйте как угодно мои предчувствия, но я трепещу от
страха: как бы мне не поплатиться за свое счастье ужасной катастрофой.
— Ребенок! — сказал Эжен.
— Да, сегодня ребенок не вы, а я, — ответила она смеясь.
Эжен вернулся в «Дом Воке» с твердым намерением покинуть его завтра; по дороге он
отдавался тем восхитительным мечтам, какими услаждают себя молодые люди, еще храня на
своих устах аромат счастья.
— Ну, как? — спросил его папаша Горио, когда Эжен проходил мимо его комнаты.
— Завтра я расскажу вам все, — ответил Растиньяк.
— Все? Правда? — воскликнул старик. — Ложитесь спать. Завтра начнется наша
счастливая жизнь.
На следующее утро Растиньяк и Горио собрались покинуть семейный пансион и ждали
только, когда удосужится прийти носильщик, как вдруг около двенадцати часов на улице
Нев-Сент-Женевьев послышался стук экипажа и замолк у ворот «Дома Воке». Из собственной
кареты вышла г-жа де Нусинген и спросила, здесь ли еще ее отец. Получив от Сильвии
утвердительный ответ, она проворно взбежала по лестнице. Эжен был у себя, о чем не знал его
сосед. За завтраком Эжен попросил Горио захватить и его вещи и условился встретиться с ним
в четыре часа уже на улице д'Артуа. Но пока старик разыскивал носильщиков, Эжен, сбегав в
Школу правоведения на поверку, вернулся, не замеченный никем, домой, чтоб расплатиться с
г-жой Воке, не возлагая этой операции на Горио, который, в порыве фанатической любви,
наверно заплатил бы за него из своего кармана. Хозяйки не было дома. Эжен заглянул к себе
наверх — не забыл ли он чего-нибудь, и похвалил себя за эту мысль, увидав в ящике стола
свой бессрочный вексель, выданный Вотрену и валявшийся здесь с тех пор, как был погашен.
Печка не топилась, и он уже хотел разорвать вексель на мелкие клочки, но, узнав голос
Дельфины, воздержался от малейшего шума, остановился и прислушался, полагая, что у
Дельфины не может быть тайн от него. С первых же слов разговор между отцом и дочерью
оказался настолько интересен, что Растиньяк продолжал слушать.
— Ах, папа, — обратилась она к отцу, — слава богу, что вам пришло в голову
потребовать отчета о моем состоянии как раз во-время, пока меня еще не разорили. Здесь
можно говорить?
— Да, никого нет дома, — ответил папаша Горио изменившимся голосом.
— Что с вами, папа? — забеспокоилась г-жа де Нусинген.
— Ты как обухом ударила меня по голове, — ответил старик. — Да простит тебе бог,
дитя мое! Ты не знаешь, как я люблю тебя; кабы знала, не говорила бы мне таких вещей
нежданно, в особенности если дело поправимо. Откуда такая спешка, что ты приехала за
мной, когда через несколько минут мы отправляемся на улицу д'Артуа?