Page 110 - Отец Горио

честный, — сам Дервиль. Господь милостив! Ты сохранишь свой миллиончик, свои пятьдесят
тысяч годового дохода до конца дней своих — или я наделаю в Париже такого шума, что все
ахнут! Коли нас зарежут в трибуналах, я обращусь в палату. Только бы знать, что у тебя все
спокойно и благополучно по части денег: одно это сознание облегчало все мои горести,
утоляло мои печали. Деньги — это жизнь. Деньги — все. А что расписывает нам этот
эльзасский чурбан? Дельфина, не уступай ни четверти лиара этой жирной скотине, что
посадила тебя на цепь и сделала несчастной. Если ты ему нужна, то мы скрутим его крепко,
мы его проучим. Господи! Голова моя горит, что-то жжет меня там, внутри черепа. Моя
Дельфина на соломе! Ты! Моя Фифина! Черт побери! Где мои перчатки? Ну, едем, я хочу
сейчас же посмотреть все: книги, наличность, корреспонденцию, дела. Я не успокоюсь, пока
мне не докажут, что твое состояние не подвергается опасности: мне надо видеть все
собственными глазами.
— Дорогой папа, действуйте осторожно! если в это дело вы внесете малейший оттенок
мести, если вы обнаружите слишком враждебные намерения, то я погибла. Он знает вас и
находит вполне естественным, что по вашему внушению я беспокоюсь за судьбу моего
приданого, но, клянусь вам, оно в его руках, и он решил не выпускать его. Это такой человек,
что способен убежать со всеми капиталами и оставить нас ни с чем! Он прекрасно знает, что я
не стану преследовать его и позорить имя, которое сама ношу. Он слаб и силен в одно и то же
время. Я все обдумала. Если мы доведем его до крайности, он разорит меня.
— Так, значит, он мазурик?
— Да, папа, это так, — подтвердила она, с плачем бросаясь в кресло. Мне не хотелось
признаваться в этом, чтобы вы не огорчались, что выдали меня замуж за такого человека! Его
закулисная жизнь, его совесть, душа и тело все как наподбор. Это просто ужасно! Я презираю
его, ненавижу! Да, после того, что он говорил, я не могу уважать такого подлеца. Человек,
способный заняться теми финансовыми махинациями, о которых он рассказал мне, лишен
последней крупицы совести, и все мои опасенья основаны на том, что я отчетливо прочла в его
душе. Он, мой муж, без обиняков предложил мне полную свободу, — а вы знаете, что это
значит! — но с условием, что в случае провала предприятий я соглашусь сделаться орудием в
его руках, — короче говоря, если я соглашусь быть подставным лицом.
— Но на это есть законы! Есть Гревская площадь для таких зятьев! — воскликнул
папаша Горио. — Если не будет палача, я сам отрублю ему голову на гильотине.
— Нет, папа, против него законов нет. Слушайте, что хотел сказать Нусинген, если
очистить его речь от всяких околичностей, которыми он думал навести туман, и передать ее в
двух словах: «Или все погибнет, у вас не будет ни лиара и вы разоритесь, так как подобрать
другого сообщника, кроме вас, я не могу; или вы предоставите мне довести мои предприятия
до благополучного конца». Вы понимаете? Пока он еще дорожит мной. Моя женская
честность служит ему порукой: он знает, что я не присвою его состояния и удовольствуюсь
своим. Я вынуждена дать согласие на это жульническое, бесчестное товарищество, иначе мне
угрожает разорение. Он покупает мою совесть и платит за нее, разрешая мне быть без
стеснения женой Эжена: «Я позволяю тебе совершать грехи, предоставь и мне совершать
злодеяния, разоряя бедняков!» Разве не ясно и это рассуждение? А знаете ли вы, что называет
он деловыми операциями? Он покупает на свое имя порожние участки, затем поручает
подставным лицам строить там дома. Эти люди отдают подряды на постройку любым
подрядчикам и платят им долгосрочным векселем, а потом за небольшую сумму выдают
моему мужу расписку в получении от него денег за постройки: тогда владельцем этих домов
оказывается Нусинген, а подставные лица оставляют подрядчиков в дураках, объявив себя
банкротами. Фирма торгового дома Нусинген служила для того, чтобы пустить пыль в глаза
несчастным строителям. Все это я поняла. Поняла и другое: Нусинген, на тот случай, если
надо будет доказать, что у него были огромные платежи, перевел в Амстердам, Неаполь,
Лондон, Вену крупные суммы. Разве могли бы мы наложить на них арест?
Эжен услыхал, как отец Горио, глухо стукнув коленями о половицы, упал у себя в
комнате.