Page 112 - Отец Горио

выпытывала, так его молила, я два часа стояла перед ним на коленях, и в конце концов он мне
признался, что должен сто тысяч франков. Папа! Сто тысяч! Я с ума сходила. У вас их не
было, я высосала все…
— Нет, я не мог бы достать их, — ответил папаша Горио, — разве что украл бы. Да, я
пошел бы и на это. И пойду!
Эта фраза, жалостная, как предсмертный хрип, выразила такую агонию отцовского
чувства, доведенного до состояния бессилия, что обе сестры умолкли. Да и какой эгоист мог
оставаться безучастным к этому крику души, показавшему все глубину отчаяния, как
брошенный в бездну камень дает понятие о глубине ее.
— Папа, я достала деньги, распорядившись тем, что не было моим, сказала графиня,
заливаясь слезами.
Дельфина растрогалась и заплакала, прильнув головой к плечу сестры.
— Так это правда! — сказала она.
Анастази потупила голову; г-жа де Нусинген обняла сестру и, прижав к своей груди,
поцеловала.
— Здесь ты всегда найдешь не осужденье, а любовь, — добавила она.
— Ангелы мои, — слабым голосом сказал им Горио, — нужна была беда, чтобы
соединить вас, почему это так?
— Ради спасения жизни Максима, а с ней и моего счастья, — продолжала графиня,
ободренная этим проявленьем участливой, горячей нежности, — я отправилась к одному
ростовщику, — да вы знаете это исчадье ада, этого безжалостного Гобсека! И я продала ему
фамильные бриллианты, которыми так дорожит граф де Ресто, и его и свои, все! Продала! Вы
понимаете? Максим спасен! Но я погибла. Ресто узнал все.
— Как? Кто тебя выдал? Я убью его! — крикнул папаша Горио.
— Вчера муж вызвал меня к себе. Я пошла… «Анастази, — сказал он таким тоном… (О,
достаточно было этого тона, я поняла все!) — Где ваши бриллианты?» — «У меня». —
«Нет, — ответил он, глядя на меня, — они здесь, на комоде». И он указал мне на футляр,
прикрытый носовым платком. «Вы знаете, откуда они?» — спросил он. Я упала к его ногам…
Я плакала, я спрашивала, какой смертью мне надо умереть.
— Ты так сказала! — воскликнул папаша Горио. — Клянусь святым господним именем,
тот, кто причинит вам зло, тебе иль ей, пока я жив, тот может быть уверен, что я сожгу его на
медленном огне! Я разорву его на части, как…
Слова замерли в его гортани.
— Кончилось тем, моя дорогая, что он потребовал от меня худшего, чем смерть… Не
приведи бог ни одной женщине услышать то, что услыхала Я!
— Этого человека я убью, — спокойно произнес папаша Горио. — Но у него одна жизнь,
а мне отдать он должен две. Ну, что же дальше? — спросил он, глядя на Анастази.
— И вот, — продолжала графиня помолчав, — он посмотрел на меня и сказал:
«Анастази, я скрою все, как в могиле, и мы останемся жить вместе: у нас есть дети. Я не стану
убивать господина де Трай на поединке: я могу и промахнуться; а если отделаться от него
другим путем, можно столкнуться с правосудием. Убить его в ваших объятиях — это
опозорить ваших детей. А я не хочу ни гибели ваших детей, ни гибели их отца, ни своей
собственной; поэтому я ставлю вам два условия. Отвечайте: есть ли у вас ребенок от меня?» —
«Да», — ответила я. «Который?» — спросил он. «Старший, Эрнест». — «Хорошо, сказал
он. — Теперь клянитесь подчиниться моему требованию». Я поклялась. «Вы подпишете мне
запродажную на ваше имущество, когда я этого потребую».
— Не подписывай! — крикнул папаша Горио. — Ни в коем случае! Так, так, господин де
Ресто, вы не в состоянии дать счастье вашей жене, и она ищет его там, где оно возможно, а вы
наказываете ее за вашу дурацкую немощь?.. Стой! Я здесь! Не волнуйся, Нази, я стану ему
поперек дороги. Ага! Ему люб наследник! Хорошо же, хорошо. Я заберу его сына к себе, ведь
он мне внук, черт побери! Имею же я право видеть этого мальчишку? будь спокойна, я увезу
его к себе в деревню, стану заботиться о нем. Я заставлю сдаться это чудовище, — я скажу