Page 27 - Отец Горио

одной игрой воображения, а когда рушатся их планы, основанные только на необузданных
желаньях, то сразу впадают в уныние и чувствуют себя несчастными; хорошо, что они
неопытны и робки, иначе общественный порядок стал бы невозможен. Эжен шел, принимая
все предосторожности, чтобы не запылиться, но в то же время обдумывал свой разговор с
графиней де Ресто, запасался остроумием, сочинял ответы в воображаемой беседе, оттачивал
тонкие выражения и фразы в духе Талейрана, предполагая всякие счастливые возможности
для любовного признания, на котором он строил свое будущее. Студент, однако,
запылился, — пришлось в Пале-Рояле чистить штаны и сапоги.
«Будь я богат, — размышлял Эжен, разменивая монету в сто су, взятую на крайний
случай, — ехал бы я себе в карете и мог бы думать на свободе».
Наконец он добрался до Гельдерской улицы и спросил графиню де Ресто. Как человек,
уверенный в своем конечном торжестве, Эжен с немою яростью, но все же выдержал
презрительные взгляды челяди, заметившей, что он шел пешком по двору, не слыхавшей
шума экипажа у ворот. Эти взгляды ощущались тем острее, что Эжен пережил чувство
унижения еще входя во двор, где била копытами о землю красивая лошадь в богатой сбруе,
запряженная в щегольской кабриолет такого пошиба, какой гласит о расточительно широкой
жизни и вызывает мысль о привычке ко всем парижским благам. Предоставленный самому
себе, Эжен впал в уныние. Ящички, открывшиеся у него в мозгу и, по его расчетам,
наполненные остроумием, вдруг захлопнулись: он поглупел. Пока лакей ходил докладывать
графине о пришедшем госте, Эжен ждал ответа в передней у окна и, упираясь одной ногою в
пол, облокотясь на шпингалет, машинально смотрел во двор. Время тянулось бесконечно, и он
ушел бы, не будь в нем южного упорства, способного делать чудеса, когда оно идет напролом.
— Сударь, — обратился к нему лакей, — графиня в будуаре и очень занята, она мне не
ответила; если вам угодно, пройдите в гостиную, там уже есть гость.
Изумляясь страшной власти этой челяди, способной одним словом вынести приговор
своим хозяевам, Растиньяк, — наверно, думая показать наглецам-лакеям, что ему все в доме
известно, — смело открыл дверь, откуда только что вышел лакей, и влетел в комнату, где
находились буфеты, лампы и прибор для нагревания купальных полотенец; там же был выход
в темный коридор и на внутреннюю лестницу. Подавленный смех донесся из передней и
довершил смущение Эжена.
— Сударь, в гостиную пожалуйте сюда, — сказал ему лакей с деланной
почтительностью, звучавшей, как новая насмешка.
Эжен бросился обратно так стремительно, что наскочил на ванну, но, к счастью, удержал
на голове цилиндр, который чуть не упал в налитую воду. В эту минуту в конце длинного
коридора, освещенного небольшой лампой, растворилась дверь, и Растиньяк услышал голос
графини де Ресто и папаши Горио, а затем звук поцелуя. Эжен вошел в столовую, пересек ее в
сопровождении лакея и, наконец, попав в первую гостиную, где и остановился у окна, заметив,
что оттуда виден двор. Ему хотелось посмотреть на этого папашу Горио: был ли он настоящим
папашей Горио? У Эжена забилось сердце: он вспомнил страшные рассуждения Вотрена.
Лакей ждал Растиньяка у дверей второй гостиной, как вдруг оттуда вышел изящный молодой
человек, досадливо сказав:
— Морис, я ухожу. Передайте графине, что я ждал ее больше получаса.
Этот нахал, — вероятно, пользовавшийся здесь особыми правами, — напевая
вполголоса итальянскую руладу, подошел к окну, где стоял Эжен, чтобы разглядеть лицо
студента и посмотреть во двор.
— Не изволите ли, господин граф, подождать еще минутку, графиня закончила свои
дела, — сказал Морис, возвращаясь к себе в переднюю.
Как раз в эту минуту папаша Горио вышел по черной лестнице к воротам. Старичок
расправлял свой зонтик и собирался его раскрыть, не обратив внимания на то, что ворота
открыты настежь и в них въезжает тильбюри, которым правит молодой человек с орденом в
петлице. Папаша Горио едва успел отскочить назад, чтобы его не раздавили. Лошадь
испугалась зонтика, кинулась в сторону и понеслась к подъезду. Молодой человек в тильбюри