Page 66 - Отец Горио

посмотрел на Викторину, как смотрит самый добродетельный юноша на богатую невесту.
Случайно глаза их встретились. Бедная девушка должна была признать, что Растиньяк в новом
наряде поистине очарователен. Обменявшись с ней достаточно красноречивым взглядом, он
мог не сомневаться в том, что стал для нее предметом смутных любовных чувств, волнующих
всех молодых девушек, которые их обращают на первого пригожего мужчину. Внутренний
голос кричал ему: «Восемьсот тысяч франков». Но Эжен сразу вернул себя к событиям
предшествующего дня и решил, что его надуманная страсть к г-же де Нусинген будет служить
ему противоядием от невольных дурных мыслей.
— Вчера у Итальянцев давали «Севильского цырюльника» Россини. Я никогда не
слышал такой прелестной музыки, — сказал он окружающим. — Боже! Какое счастье иметь
ложу у Итальянцев.
Папаша Горио поймал смысл этой фразы на лету, как собака улавливает жест хозяина.
— Вы, мужчины, катаетесь как сыр в масле, делаете что вздумается, заметила г-жа Воке.
— А, скажите, как вы возвращались домой? — спросил Вотрен.
— Пешком, — ответил Растиньяк.
— Ну, уж мне такое половинчатое удовольствие не по душе, я бы ездил в собственной
карете, сидел в собственной ложе и возвращался бы домой со всеми удобствами, — заявил
искуситель. — Все или ничего — вот мой девиз.
— Девиз хороший, — подтвердила г-жа Воке.
— Вы, может быть, пойдете навестить госпожу де Нусинген, — шопотом сказал Эжен
папаше Горио. — Она вас примет с распростертыми объятиями, ей захочется узнать обо мне
всякие подробности. Насколько мне известно, она всеми силами стремится попасть в дом
моей кузины, виконтессы де Босеан. Так не забудьте передать ей, что я очень люблю ее и все
время думаю, как бы осуществить ее желание.
Растиньяк поспешил уйти в Школу правоведения. Ему хотелось быть как можно меньше
времени в этом постылом доме. Почти весь день он прогулял по городу; голова его
лихорадочно горела, — состояние, хорошо знакомое всем молодым людям, обуреваемым
чересчур смелыми надеждами. Под впечатлением доводов Вотрена Эжен задумался над
жизнью общества, как вдруг, при входе в Люксембургский сад, он встретил своего приятеля
Бьяншона.
— С чего у тебя такой серьезный вид? — спросил медик.
— Меня изводят дурные мысли.
— В каком роде? От мыслей есть лекарство.
— Какое?
— Принять их… к исполнению.
— Ты шутишь, потому что не знаешь, в чем дело. Ты читал Руссо?
— Да.
— Помнишь то место, где он спрашивает, как бы его читатель поступил, если бы мог, не
выезжая из Парижа, одним усилием воли убить в Китае какого-нибудь старого мандарина и
благодаря этому сделаться богатым?
— Да.
— И что же?
— Пустяки! Я приканчиваю уже тридцать третьего мандарина.
— Не шути. Слушай, если бы тебе доказали, что такая вещь вполне возможна и тебе
остается только кивнуть головой, ты кивнул бы?
— А твой мандарин очень стар? Хотя, стар он или молод, здоров или в параличе, говоря
честно… нет, черт возьми!
— Ты, Бьяншон, хороший малый. Ну, а если ты так влюбился в женщину, что готов
выворотить наизнанку свою душу, и тебе нужны деньги, и даже много денег, на ее туалеты,
выезд и всякие другие прихоти?
— Ну, вот! Сначала ты отнимаешь у меня рассудок, а потом требуешь, чтобы я
рассуждал.