Page 71 - Отец Горио

— Вы спасли меня!
Слезы радости заструились по ее щекам.
— Друг мой, я расскажу вам все. Вы будете мне другом, не правда ли? На ваш взгляд, я
богата, даже очень; у меня есть все или как будто бы есть все. Так знайте, что господин де
Нусинген не позволяет мне распорядиться ни одним су: он оплачивает все расходы по дому,
мой выезд, мои ложи, отпускает мне жалкую сумму на туалеты, сознательно доводя меня до
тайной нищеты. Я слишком горда, чтобы выпрашивать. Я бы почитала себя последней тварью,
если бы стала платить за его деньги той ценой, какую он хочет с меня взять! Отчего же я, имея
семьсот тысяч франков, позволила себя ограбить? Из гордости, от негодования. Мы еще так
юны, так простодушны, когда начинаем супружескую жизнь. Чтобы выпросить денег у мужа,
мне довольно было одного слова, но я не могла произнести его, я не решалась никогда
заикнуться о деньгах, я тратила собственные сбережения и то, что мне давал бедный отец,
потом я стала занимать. Брак — самое ужасное разочарованье в моей жизни, я не могу
говорить об этом с вами; достаточно вам знать, что я бы выбросилась из окна, если бы мне
пришлось жить с Нусингеном не на разных половинах. Когда же оказалось необходимым
сказать ему о моих долгах, долгах молодой женщины, о тратах на дорогие украшения, на
всякие другие прихоти (отец нас приучил не знать ни в чем отказа), я очень мучилась; наконец
набралась храбрости и заявила ему о своих долгах. Разве у меня не было своего собственного
состояния? Нусинген вышел из себя, сказал, что я разорю его, наговорил мне всяких
мерзостей! Я была готова провалиться сквозь землю. Так как он забрал мое приданое себе, он
все же заплатил, но с той поры назначил мне на личные мои расходы определенную сумму в
месяц; я покорилась, чтобы иметь покой. А потом мне захотелось польстить самолюбию
одного известного вам человека. Хотя он обманул меня, но я бы поступила дурно, не отдав
справедливости благородству его характера. И все же он со мной расстался недостойным
образом. Если мужчина отсыпал кучу золота женщине в дни ее нужды, он не имеет права
бросать такую женщину; он должен любить ее всегда! Вам двадцать один год, у вас еще
хорошая душа, вы молоды и чисты, вы спросите, как может женщина брать от мужчины
деньги? Боже мой, да разве не естественно делить все с человеком, который дал нам счастье?
Отдав друг другу все, можно ли смущаться из-за какой-то частицы целого? Деньги начинают
играть роль лишь с той минуты, когда исчезло чувство. Если соединяешь свою судьбу с
другим — то не на всю ли жизнь? Какая женщина, веря, что она действительно любима,
предвидит впереди разлуку? Ведь вы клянетесь нам в любви навеки, так допустимы ли при
этом какие-то свои особые, другие интересы? Вы не представляете себе, что выстрадала я
сегодня, когда муж мой отказался наотрез дать мне шесть тысяч, а он столько же дает каждый
месяц оперной плясунье, своей любовнице! Я хотела покончить с собой. Самые безрассудные
мысли мелькали у меня. Временами я завидовала участи служанки, моей горничной. Пойти к
отцу? бессмысленно! Мы с Анастази совсем ограбили его: он продал бы себя, если бы за него
дали шесть тысяч франков! Я бы только напрасно привела его в отчаяние. Я не помнила себя
от горя; вы спасли меня от смерти и позора. Объяснить все это вам моя обязанность: я очень
легкомысленно и опрометчиво вела себя с вами. Когда вы отошли от меня и скрылись из виду,
мне так хотелось убежать… Куда? не знаю. Вот какова жизнь у половины парижских женщин:
снаружи — блеск, в душе — жестокие заботы. Я лично знаю страдалиц еще несчастнее меня.
Одни вынуждены просить своих поставщиков, чтобы те писали ложные счета, другим
приходится обкрадывать своих мужей; у одних мужья думают, что шаль в пятьсот франков
стоит две тысячи, у других — что шаль в две тысячи стоит лишь пятьсот. А можно встретить и
таких женщин, что морят голодом своих детей, выгадывая себе на новое платье. Я же не
запятнала себя такою гнусной ложью. Теперь конец моим терзаньям! Пусть другие продают
себя своим мужьям, чтобы верховодить ими, зато я свободна! В моей власти сделать так,
чтобы Нусинген осыпал меня золотом, но я предпочитаю плакать на груди человека, которого
могу уважать. О, сегодня вечером у де Марсе уже не будет права смотреть на меня, как на
женщину, которой он заплатил.
Она заплакала, закрыв лицо руками, но Эжен отвел их, чтобы полюбоваться ею: сейчас