Page 95 - Отец Горио

— молчи, Бьяншон, я не женюсь на ней никогда. Я люблю прелестную женщину, любим
ею, я…
— Ты все это говоришь так, точно изо всех сил стараешься не изменить ей. Покажи-ка
мне такую женщину, ради которой стоило бы отказаться от состояния досточтимого Тайфера.
— Неужели меня преследуют все демоны? — воскликнул Растиньяк.
— Где ты их видишь? Что ты, с ума сошел? Дай руку, я пощупаю пульс, сказал
Бьяншон. — У тебя лихорадка.
— Ступай к мамаше Воке, — ответил Растиньяк, — там этот разбойник Вотрен упал
замертво.
— А-а! Ты подтверждаешь мои подозрения; пойду проверю, — сказал Бьяншон,
оставляя Растиньяка в одиночестве.
Долгая прогулка студента-юриста носила торжественный характер. Можно сказать, что
он обследовал свою совесть со всех сторон. Правда, он долго размышлял, взвешивал,
колебался, но все же его честность вышла из этого жестокого и страшного испытания
прочной, как железная балка, способная выдержать любую пробу. Он вспомнил вчерашние
признания папаши Горио, вызвал в своей памяти квартиру на улице д'Артуа, подысканную для
него Дельфиной, вынул ее письмо, перечел и поцеловал.
«Такая любовь — мой якорь спасения, — подумал он. — Бедный старик много
выстрадал душой. Он ничего не говорит о своих горестях, но кто не догадается о них! Хорошо,
я буду заботиться о нем, как об отце, постараюсь доставить ему побольше радостей. Раз
Дельфина меня любит, она будет часто приходить ко мне и проводить с ним день. А важная
графиня де Ресто — дрянь, она способна сделать отца своим швейцаром. Милая Дельфина!
Она гораздо лучше относится к старику и достойна любви. Сегодня вечером я буду, наконец,
счастлив».
Он вынул часы и залюбовался ими.
«Все так удачно сложилось для меня! Когда полюбишь сильно, навсегда, то допустимо и
помогать друг другу, следовательно я могу принять этот подарок. Кроме того, я добьюсь
успеха и верну ей все сторицей. В нашей связи нет ничего преступного, ничего такого, от чего
может насупиться даже самая строгая добродетель. Сколько порядочных людей заключает
подобные союзы! Мы никого не обманываем, а унижает человека именно ложь. Лгать —
значит отрекаться от себя! Она уже давно живет раздельно с мужем. Да я и сам потребую от
эльзасца уступить мне эту женщину, раз он не может дать ей счастье».
В душе Эжена шла долгая борьба. Победа осталась за лучшими влечениями юности, но
все же, подстрекаемый непреодолимым любопытством, он в половине пятого, когда уже
смеркалось, явился в «Дом Воке», дав, впрочем, себе клятву уехать оттуда навсегда. Эжен
хотел узнать, умер Вотрен или жив. Бьяншону пришла в голову мысль дать Вотрену рвотного,
после чего он велел отнести рвотные извержения к себе в больницу, чтобы сделать
химический анализ. Подозрение его окрепло, когда он увидел, с какой настойчивостью
мадмуазель Мишоно стремилась выбросить их в помойку. Ко всему прочему Вотрен
оправился уж очень быстро, и Бьяншон заподозрил какой-то заговор против веселого
затейщика их пансиона. К приходу Растиньяка Вотрен был уже в столовой и стоял у печки.
Известие о дуэли сына Тайфера, желание узнать подробности этого события и его последствия
для Викторины привлекли нахлебников раньше обычного времени: собрались все, кроме
папаши Горио, и теперь обсуждали происшествие. Когда Эжен вошел, глаза его встретились
со взглядом невозмутимого Вотрена, и этот взгляд проник Эжену в душу так глубоко, с такою
силой рванул в ней струны низких чувств, что Растиньяк вздрогнул.
— Итак, мой милый мальчик, — обратился к нему беглый каторжник, Курносой еще
долго не справиться со мной. Как уверяют наши дамы, я победоносно выдержал такой удар,
который прикончил бы даже вола.
— О! Вы можете вполне сказать — быка! — воскликнула вдова Воке.
— Может быть, вас огорчает, что я остался жив? — сказал Вотрен на ухо Эжену, точно
проникнув в его мысли. — Это было бы достойно чертовски сильного человека!