Page 92 - Отец Горио

Поймите, Париж есть Париж! В этом объяснение моей жизни. Завтра я со своими людьми буду
наготове в Королевском саду. Имею честь кланяться, сударыня. Пошлите Кристофа на улицу
Бюффона к господину Гондюро, в тот дом, где вы меня видели. Ваш покорный слуга, сударь.
Если когда-нибудь вас обворуют, прибегните ко мне, и вам вернут украденное: я к вашим
услугам.
— И вот находятся болваны, которые выходят из себя от одного слова «полиция», —
говорил Пуаре мадмуазель Мишоно. — Этот господин очень любезен, а то, чего он требует от
вас, — проще простого.

Следующему дню предстояло войти в список чрезвычайных дат истории «Дома Воке».
До этого наиболее выдающимся происшествием в тихой жизни пансиона было появление
мелькнувшей, как метеор, графини де л'Амбермениль. Но все должно было померкнуть перед
событиями этого великого дня, к которому впоследствии сводились все разговоры г-жи Воке.
Прежде всего Эжен и Горио проспали до одиннадцати часов. Сама вдова вернулась из театра
Гетэ в полночь и пролежала в постели до половины одиннадцатого. Продолжительный сон
Кристофа, который допил бутылку, полученную от Вотрена, повел к тому, что весь обычный
распорядок дня в пансионе был нарушен. Пуаре и мадмуазель Мишоно не имели ничего
против того, что завтрак задержался. Викторина и г-жа Кутюр спали до позднего утра. Вотрен
ушел из дому раньше восьми часов и вернулся только к завтраку. Поэтому никто не
возмущался, хотя было уже четверть двенадцатого, когда Сильвия с Кристофом отправились
стучать во все двери, объявляя, что завтрак подан. В отсутствие слуги и Сильвии мадмуазель
Мишоно сошла вниз первой и подлила снадобье в принадлежавший Вотрену серебряный
стаканчик со сливками для его кофе, которые подогревались в горячей воде вместе со
сливками для остальных жильцов. Старая дева рассчитывала на эту особенность в порядках
пансиона, чтобы сделать свое дело. Семь пансионеров собрались не сразу. Когда Эжен,
потягиваясь, спускался с лестницы последним, посыльный передал ему письмо от г-жи де
Нусинген. Она ему писала:

«По отношению к вам, дорогой друг, во мне нет ни ложного самолюбия, ни гнева. Я
ждала вас до двух часов ночи. Ждать любимого человека! Кто изведал эту пытку, тот не
подвергнет ей никого. Видно, что любите вы в первый раз. Что случилось? Я в тревоге. Если
бы я не боялась выдать тайну своего сердца, я бы отправилась узнать, что приключилось с
вами: хорошее или дурное? Но если бы я ушла или уехала из дому в такой час, разве я не
погубила бы себя? Я почувствовала, какое несчастье быть женщиной. Успокойте меня,
объясните, почему вы не пришли после того, что рассказал вам мой отец. Я посержусь, но
прощу. Может быть, вы заболели? Зачем вы живете так далеко! Ради бога, одно только
слово! До скорого свидания, не правда ли? Если вы заняты, мне довольно одного слова.
Напишите: „еду“ или „болен“. Но если бы вам нездоровилось, мой отец пришел бы сказать
мне. Что же случилось?..»

— Да, что же случилось? — воскликнул Эжен и, комкая недочитанное письмо, кинулся в
столовую. — Который час?
— Половина двенадцатого, — ответил Вотрен, накладывая сахар себе в кофе.
Беглый каторжник взглянул на Эжена холодным завораживающим взглядом: такой
взгляд бывает только у людей исключительно магнетической силы и, как говорят, способен
усмирять буйных в сумасшедшем доме. Эжен содрогнулся всем существом. С улицы
послышался стук кареты, и в комнату стремительно вошел испуганный лакей, в котором г-жа
Кутюр по ливрее сейчас же узнала лакея г-на Тайфера.
— Мадмуазель! — воскликнул он. — Ваш батюшка просит вас к себе. У нас большое
несчастье. Господин Фредерик дрался на дуэли; он получил удар шпагой в лоб, и врачи
отчаялись его спасти; вы едва успеете проститься с ним, он уже без памяти.
— Бедный молодой человек! — громко произнес Вотрен. — Как это можно заводить