Page 146 - Собор Парижской Богоматери
P. 146

– Итак, любезный брат, вы отказываете мне даже в одном жалком су, на которое я могу
               купить кусок хлеба у булочника?
                     – Qui non laborat, non manducet. 109
                     При этом ответе неумолимого архидьякона Жеан закрыл лицо руками, словно рыдающая
               женщина, и голосом, исполненным отчаяния, воскликнул: otototototoi!
                     – Что это значит, сударь? – изумленный выходкой брата, спросил Клод.
                     – Извольте, я вам скажу! – отвечал школяр, подняв на него дерзкие глаза, которые он
               только что натер докрасна кулаками, чтобы они казались заплаканными. – Это по-гречески!
               Это анапест Эсхила, отлично выражающий отчаяние.
                     И  тут  он  разразился  таким  задорным  и  таким  раскатистым  хохотом,  что  заставил
               улыбнуться архидьякона. Клод почувствовал свою вину: зачем он так баловал этого ребенка?
                     – Добрый братец! – снова заговорил Жеан, ободренный этой улыбкой. Взгляните на мои
               дырявые  башмаки!  Ботинок,  у  которого  подошва  просит  каши,  ярче  свидетельствует  о
               трагическом положении героя, нежели греческие котурны.
                     К архидьякону быстро вернулась его суровость.
                     – Я пришлю тебе новые башмаки, но денег не дам, – сказал он.
                     – Ну хоть одну жалкую монетку! – умолял Жеан. – Я вызубрю наизусть Грациана, я буду
               веровать в бога, стану истинным Пифагором по части учености и добродетели. Но, умоляю,
               хоть одну монетку! Неужели вы хотите, чтобы разверстая передо мной пасть голода, черней,
               зловонней и глубже, чем преисподняя, чем монашеский нос, пожрала меня?
                     Клод, нахмурившись, покачал головой:
                     – Qui поп laborat…
                     Жеан не дал ему договорить.
                     – Ах так! – крикнул он. – Тогда к черту все! Да здравствует веселье! Я засяду в кабаке,
               буду драться, бить посуду, шляться к девкам!
                     Он швырнул свою шапочку о стену и прищелкнул пальцами, словно кастаньетами.
                     Архидьякон сумрачно взглянул на него:
                     – Жеан! У вас нет души.
                     – В таком случае у меня, если верить Эпикуру, отсутствует нечто, состоящее из чего-то,
               чему нет имени!
                     – Жеан! Вам следует серьезно подумать о том, как исправиться.
                     – Вздор! – воскликнул школяр, переводя взгляд с брата на реторты. Здесь все пустое – и
               мысли и бутылки!
                     – Жеан! Ты катишься по наклонной плоскости. Знаешь ли ты, куда ты идешь?
                     – В кабак, – ответил Жеан.
                     – Кабак ведет к позорному столбу.
                     – Это  такой  же  фонарный  столб,  как  и  всякий  другой,  и,  может  быть,  именно  с  его
               помощью Диоген и нашел бы человека, которого искал.
                     – Позорный столб приводит к виселице.
                     – Виселица – коромысло весов, к одному концу которого подвешен человек, а к другому
               – вселенная! Даже лестно быть таким человеком.
                     – Виселица ведет в ад.
                     – Это всего-навсего жаркий огонь.
                     – Жеан, Жеан! Тебя ждет печальный конец.
                     – Зато начало было хорошее!
                     В это время на лестнице послышались шаги.
                     – Тише! –  проговорил  архидьякон,  приложив  палец  к  губам. –  Вот  и  мэтр  Жак.
               Послушай, Жеан, – добавил он тихим голосом. –  Бойся когда-нибудь проронить хоть одно
               слово о том, что ты здесь увидишь и услышишь. Спрячься под очаг – и ни звука!


                 109   Кто не работает, пусть не ест (лат.)
   141   142   143   144   145   146   147   148   149   150   151