Page 151 - Собор Парижской Богоматери

полюбоваться из слухового окна колокольнями Парижа?
Пройдя несколько шагов, он заметил обоих филинов, то есть Клода и мэтра Жака
Шармолю, созерцавших какое-то изваяние портала. Он на цыпочках приблизился к ним и
услышал, как архидьякон тихо говорил Шармолю:
– Этот Иов на камне цвета ляпис-лазури с золотыми краями был вырезан по приказанию
епископа Гильома Парижского. Иов знаменует собою философский камень. Чтобы стать
совершенным, он должен тоже подвергнуться испытанию и мукам. Sub conservatione formae
specificae salva anima 118 , говорит Раймон Люллий.
– Ну, меня это не касается, – пробормотал Жеан, – кошелек-то ведь у меня.
В эту минуту он услышал, как чей-то громкий и звучный голос позади него разразился
ужасающими проклятиями.
– Чертово семя! К чертовой матери! Черт побери! Провалиться ко всем чертям! Пуп
Вельзевула! Клянусь папой! Гром и молния!
– Клянусь душой, – воскликнул Жеан, – так ругаться может только мой друг, капитан
Феб!
Имя Феб долетело до слуха архидьякона в ту самую минуту, когда он объяснял
королевскому прокурору значение дракона, опустившего свой хвост в чан, из которого
выходит в облаке дыма голова короля. Клод вздрогнул, прервал, к великому изумлению
Шармолю, свои объяснения, обернулся и увидел своего брата Жеана, подходившего к
высокому офицеру, стоявшему у дверей дома Гонделорье.
В самом деле, это был капитан Феб де Шатопер. Он стоял, прислонившись к углу дома
своей невесты, и отчаянно ругался.
– Ну и мастер же вы ругаться, капитан Феб! – сказал Жеан, касаясь его руки.
– Поди к черту! – ответил капитан.
– Сам поди туда же! – возразил школяр. – Скажите, однако, любезный капитан, что это
вас прорвало таким красноречием?
– Простите, дружище Жеан, – ответил Феб, пожимая ему руку. – Ведь вы знаете, что
если лошадь пустилась вскачь, то сразу не остановится. А я ведь ругался галопом. Я только
что удрал от этих жеманниц. Каждый раз, когда я выхожу от них, у меня полон рот проклятий.
Мне необходимо их изрыгнуть, иначе я задохнусь! Разрази меня гром!
– Не хотите ли выпить? – спросил школяр.
Это предложение успокоило капитана.
– Я не прочь, но у меня ни гроша.
– А у меня есть!
– Ба! Неужели?
Жеан величественным и вместе с тем простодушным жестом раскрыл перед капитаном
кошелек. Тем временем архидьякон, покинув остолбеневшего Шармолю, приблизился к ним и
остановился в нескольких шагах, наблюдая за ними. Молодые люди не обратили на это
никакого внимания, настолько они были поглощены созерцанием кошелька.
– Жеан! – воскликнул Феб. – Кошелек в вашем кармане – это все равно, что луна в ведре
с водою. Ее видно, но ее там нет. Только отражение! Черт возьми! Держу пари, что там
камешки!
Жеан ответил холодно:
– Вот они, камешки, которыми я набиваю свой карман.
Не прибавив больше ни слова, он с видом римлянина, спасающего отечество, высыпал
содержимое кошелька на ближайшую тумбу.
– Господи! – пробормотал Феб. – Щитки, большие беляки, малые беляки, два турских
грошика, парижские денье, лиарды, настоящие, с орлом! Невероятно!
Жеан продолжал держаться невозмутимо и с достоинством. Несколько лиардов

118 При сохранении своей формы душа остается невредимой (лат.)