Page 30 - Темные аллеи

Было начало осени, бежал по опустевшей Волге пароход «Гончаров». Завернули ранние
холода, туго и быстро дул навстречу, по серым разливам ее азиатского простора, с ее
восточных, уже порыжевших берегов, студеный ветер, трепавший флаг на корме, шляпы,
картузы и одежды ходивших по палубе, морщивший им лица, бивший в рукава и полы. И
бесцельно и скучно провожала пароход единственная чайка — то летела, выпукло кренясь на
острых крыльях, за самой кормой, то косо смывалась вдаль, в сторону, точно не зная, что с
собой делать в этой пустыне великой реки и осеннего серого неба.
И пароход был почти пуст, — только артель мужиков на нижней палубе, а по верхней
ходили взад и вперед, встречаясь и расходясь, всего трое: те два из второго класса, что оба
плыли куда-то в одно и то же место и были неразлучны, гуляли всегда вместе, все о чем-то
деловито говоря, и были похожи друг на друга незаметностью, и пассажир первого класса,
человек лет тридцати, недавно прославившийся писатель, заметный своей не то печальной, не
то сердитой серьезностью и отчасти наружностью: он был высок, крепок, — даже слегка
гнулся, как некоторые сильные люди, — хорошо одет и в своем роде красив: брюнет того
восточного типа, что встречается в Москве среди ее старинного торгового люда; он и вышел
из этого люда, хотя ничего общего с ним уже не имел.
Он одиноко ходил твердой поступью, в дорогой и прочной обуви, в черном шевиотовом
пальто и клетчатой английской каскетке, шагал взад и вперед, то навстречу ветру, то под
ветер, дыша этим сильным воздухом осени и Волги. Он доходил до кормы, стоял на ней, глядя
на расстилавшуюся и бегущую серой зыбью сзади парохода реку и опять, резко
повернувшись, шел к носу, на ветер, нагибая голову в надувавшейся каскетке и слушая
мерный стук колесных плиц, с которых стеклянным холстом катилась шумящая вода. Наконец
он вдруг приостановился и хмуро улыбнулся: показалась поднимавшаяся из пролета
лестницы, с нижней палубы, из третьего класса, черная дешевенькая, шляпка и под ней
испитое, милое лицо той, с которой он случайно познакомился вчера вечером. Он пошел к ней
навстречу широкими шагами. Вся поднявшись на палубу, неловко пошла и она на него и тоже
с улыбкой, подгоняемая ветром, вся косясь от ветра, придерживая худой рукой шляпку, в
легком пальтишке, под которым видны были тонкие ноги.
— Как изволили почивать? — громко и мужественно сказал он на ходу.
— Отлично! — ответила она неумеренно весело. — Я всегда сплю, как сурок…
Он задержал ее руку в своей большой руке и посмотрел ей в глаза. Она с радостным
усилием встретила его взгляд.
— Что ж вы так заспались, ангел мой, — сказал он фамильярно. — Добрые люди уже
завтракают.
— Все мечтала! — ответила она бойко, совсем несоответственно всему своему виду.
— О чем же это?
— Мало ли о чем?
— Ой, смотрите! «Так тонут маленькие дети, купаясь летнею порой, чеченец ходит за
рекой».
— Вот чеченца-то я и жду! — ответила она с той же веселой бойкостью.
— Пойдем лучше водку пить и уху есть, — сказал он, думая: ей и завтракать-то, верно,
не на что.
Она кокетливо затопала ногами:
— Да, да, водки, водки! Чертов холод!
И они скорым шагом пошли в столовую первого класса, она впереди, он за нею, уже с
некоторой жадностью осматривая ее.
Он вспоминал о ней ночью. Вчера, случайно заговорив с ней и познакомившись у борта
парохода, подходившего в сумерки к какому-то черному высокому берегу, под которым уже
рассыпаны были огни, он потом посидел с ней на палубе, на длинной лавке, идущей вдоль
кают первого класса, под их окнами с белыми сквозными ставнями, но посидел мало и ночью
жалел об этом. К удивлению своему, он ночью понял, что уже хотел ее. Почему? По привычке