Page 212 - И жили люди на краю

209
видел. А Лушу рвёт, жуть как выворачивает. Знаешь, Кимушка, я
рыл землю, будто мышь, чующая смертельную опасность.
Только не для того, чтобы зарыться, а его зарыть. Скорее! Метра
на полтора получилась яма. Скинул я его туда и фуражку ещё не
забыл бросить. Засыпал, затоптал. Луша к тому времени из угла
вышла, помогала трамбовать землю. Соломки на неё потрусили,
коровяка свежего бросили, лом вытерли и на место положили, –
короче, никаких следов не осталось. Не было здесь его. Лишь
мысль беспокойная терзала: привёз его кто сюда или сам
приехал? Если кто привёз – плохо. Если сам – где конь его? А
тесть меня, слышу, кличет. «Иди, – сказала Луша, – скажи, что
Майка вроде телиться собралась». Ну, вышел я, сказал. Тесть
буркнул, мол, не наше с тобою дело роды принимать, скоро
новые подводы со свежей кетой подойдут; сунул мне записку к
своему знакомому купцу и наказал: не уезжай без трёх мешков
крупной соли, упрашивай, обещай, что угодно, вплоть до того,
что на его дочери-дурочке женишься. Но это он сказал в шутку.
За ворота я выехал живо, чтоб тесть видел, что тороплюсь, а
за поворотом лошадь направил шагом. Еду и думаю: на чём же он
прибыл? Наверно, его всё-таки подвезли. Выходит, искать его
станут возле нас и у нас. И вдруг конь заржал: то ли мою лошадку
учуял, то ли уж надоело на привязи стоять за кустами. Тут я
соскочил с телеги, отвязал его да и как погнал в лес! Хлыст у
меня ременный, добротный. Уж я коня-то по бокам, по спине! И
сам за ним как лошадь. Все дальше и дальше. Сопку перевалили,
по распадку его прогнал. Было бы ружьё, прибил бы, и конец. А
так, чую, из сил выбиваюсь, отстаю. А он, видать, ошалел от моей
погони – унесся в чащобу.
Вернулся я на дорогу, едва передвигая ноги, упал на телегу,
мокрый весь, ровно из-под ливня вышел. Встретиться кто
– удивится, а у японских солдат может и подозрение возникнуть
не сейчас, так потом; снял я рубаху, еду. Тепло, ветерок легонько