Page 213 - И жили люди на краю

210
обдувает. И ни души. Лишь бычок на деревянном мосту дорогу
преградил. Ну, я его к телеге привязал; пошёл послушно,
надоело, небось, одному бродить? Японцы-то когда завоевали
нас, то коров везде сотни ходили. Кое-каких они съели, больше
заболело и подохло – молоко они тогда вообще не пили. Тогда в
госпиталях, я слышал, давали больным по полстакана как
лекарство. Над творогом нос затыкали, считали его испорченным
молоком. Масло коровье за масло не признавали. Что значит
люди из другой страны.
Помню, дорогу на Хонто клали. Тяжёлая дорога была, хоть
и тянулась по берегу моря. Тяжёлая жизнь – холод, сырость,
болезни. Костей человеческих на этих всяких дорогах легло
больше, чем шпал; люди-то – что китайцы, что корейцы –
южные, трудно вживались в климат. Но и хорошие деньки
случались, и повеселиться хотелось. Нас, русских, пятеро было –
словно выгоревшее пятнышко на жёлтом покрывале. И всё наше
казалось им диковинным, непонятным. Я ведь помню, Кимушка,
как и тебе смешно было там, у лагуны, где мы с анфельцией
возились. Ты её добывал, а я – сушил да отвозил. И вот когда я с
внуком своим, Тимофеем, сварил в этом чугунке настоящую
русскую ушицу, и было у нас сало, и мы порезали его и очистили
луковицы, ты сел перед нами на корточки и так гоготал, что у
тебя на лице не было глаз. Я не знаю, как ты видел мою
деревянную с узором ложку, но показывал на неё пальцем.
– Молодой был. Дурной.
– Молодой ты и сейчас. И не дурной. Видать, между нами
до того много разного и непонятного, что всё это изумляет. А вот
тому епископу, про которого я уже говорил, один мужик
пожаловался: «Кому вы нас отдали? – сказал он про японцев. –
Мы, к примеру, если рыбу ловим – это берём, то отбрасываем.
Они нет: начисто берут, со всеми потрохами. Эва у меня собака
пропала! Ума не приложу: куда бы ей, родимой, деваться?