Page 210 - И жили люди на краю

207
знаю, какой там орган, только в глазах враз потемнело, а после
как-то срубил меня с земли, и когда я рухнул, помню, он на меня
как бы прыгнул и ещё ногой в шею. И всё передо мной померкло.
Сколько я не чувствовал этот свет, не знаю. Очнулся, голову с
трудом приподнял – шеей-то жуть как больно шевельнуть,
словно перебитая – и вижу: он на моей Луше голым желтым
задом сверкает…
Гурей плюнул, передернул широкими острыми плечами,
перевернул чугунок над пустой кружкой – слилась в неё тонкая
струйка.
– На, Гурея, – кореец протянул старику свою полную браги
кружку. – Я не могу больше.
– Ну, ладно, раз не можешь. Помогу, – Гурей сделал
большой глоток, закурил; после долгой затяжки, сказал: –
Поднимаюсь я, значит, а он Лушку насильничает. И она молчит.
Лежит, тихая. Звериная злоба ослепила меня. Ах, стерва! (Гурей
не пояснил Киму смысл ругательства). Чем же это самурай
понравился? И рука сама нащупала у стены ломик. Будто не я, а
она помнила, что его сюда тесть зачем-то положил. Сжал я
ломик, и уже ничто не могло остановить – безудержная месть
вела меня. И ни о чём я в тот миг не думал, кроме как уничтожить
и его, и её. Жизнь для меня была конченной. Хряснул я его так по
затылку, что лом... И кровища...
Старик затянулся цигаркой. Посмотрел на небо, положил на
себя крест, погодя сказал:
Виноват я перед Богом. Как перейду в тот свет – кара на
меня падёт. Но прежде я спрошу Бога, обязательно спрошу:
почему люди из века в век живут в драке? Один человек сделал
нехорошо. Другой ему тем же отвечает. И не могут остановиться.

Получается, все мы – обыкновенные твари, только в человечьем
обличье. Посуди сам, Кимушка, тогда японцы шли по этой земле,
лютуя, силу свою показывая, а теперь бегут, бегут от силы.