Page 253 - И жили люди на краю

250
помощи других, самому...
– Замолчи, Михаил! Голова идет кругом от твоих
суждений. Двусмысленны они. С подтекстом.
У Игната Игнатьевича вспыхнуло желание долбануть
кулаком в дурацкий лоб Михаила, но что толку? Здравые мысли
отлетают от него, как от стены горох. Высокомерный пацан,
максималист! Помнится, дома говорил о каком-то
подполковнике как об отпетом мерзавце. Но – тут Игнат
Игнатьевич точно прозрел – высказывается-то Михаил
откровенно лишь при нём, лекторе обкома, превращает его в
своего слушателя, в какого-то подопытного. Он что, издевается?..
– Вас проводят, – сказал Игнату Игнатьевичу Ромашов и
окликнул сонного солдата, вышедшего из кустов. – Агапов,
проводи товарища до штаба. И мигом назад!
Они ушли в легкий туманец, поднимавшийся из лощины.
Ромашов, приказав связным вызвать к нему командиров взводов,
решил побриться; установленное на сучке зеркальце отражало
две далёкие сопки и розовеющее между ними небо – скоро там
взблеснёт первый луч солнца. Брился спокойно, тщательно, а в
голове крутилась мрачная мысль: быть может, в последний раз,
на том свете уже не побреешься. Затем пожалел, что грубо,
прямо-таки по-хамски разговаривал с тестем. Таким стариком
надо бы гордиться – своими лекциями он наверняка восхищает
бойцов. И вообще, старик как старик: и ворчливый, и добрый, и
капризный, и внимательный. Спрашивается: из-за чего они
ссорятся? Кто правильнее думает? А можно ли правильно
думать? Ведь думали, что немецкие трудящиеся не пойдут
против нас. Затем всю войну думали: японцы нападут... Нет,
после всех этих боев надо уйти с дедом и мальчишками на
рыбалку. С ночевкой. И – никаких споров. Ну их!
Пришли командиры взводов. Старший лейтенант отёр
полотенцем лицо и прямо у вяза, на котором сверкнуло под