Page 415 - И жили люди на краю

412
недоуменно-недоверчиво уставились в объектив, у мужика
– тёмные обводины недосыпания вокруг глаз. Одну растерянную
семью застали прямо на крыльце; девочка лет шести-семи
заплакала, сбивая на ухо косынку.
Наконец – очевидно, это самая ценная для японцев
карточка – фотограф на фоне бревенчатого дома запечатлел
побеждённых. Похоже, собрали ополченцев, бывших ссыльных,
и стоят они, в простеньких рубахах да тужурках, насупленные:
впереди – мужик, держащий в руках кривую берёзовую палку, на
которой зависла белая тряпка – флаг капитуляции, позора. Но
кое-кто всё же слегка приосанился – фотограф снимает. Для чего
– они, возможно, не совсем понимают, может, кто надеется, что
получит карточку на память, ведь, если вдуматься, земля эта – не
их родина, она была для них тюрьмой, и не верится, что они,
зачисленные из каторжников в дружинники, готовы были
защищать её самоотверженно. Но японскому-то фотографу всё
заранее известно – он делает историю.
Накрытый с головой чёрным полотном японец видел через
линзы перевернутых вверх ногами людей, видел и собак, и ни он,
ни военные, которые, конечно же, стояли за его спиной и
смотрели на русских мужиков, а после тоже сфотографировались
на фоне этого дома во всём блеске мундиров, – в общем, никто не
прогнал двух собак, и они – увековечились. И отнюдь не только
они. На всех снимках, где мужики да бабы, там и собаки. Вот и
рассуди, умный человек: какие же тут боевые действия?
Да, позавчера Катков внимательно перелистывал толстый
альбом – ему принесли его из японского музея; подписи под
снимками были на двух языках, но Катков не захотел, чтобы их
переводили. Он сказал: «И так всё ясно. Не зря же они хранили
это. И нам надо сохранить. И свои бы альбомы составить. Наши
корреспонденты тоже кое-что снимали. В Маоке, например.
Матросы сидят на краю пирса вокруг пролома – то ли снарядом,