Page 50 - И жили люди на краю

47
из окошка тебе – стук, стук пальчиком, и личико тако
приветливое: захоть, мол. А я в ту пору – молодой, здоровый,
японские мужики мне – до груди, как недоростки. Но я на
красоток пока – ни-ни. Своя баба – кровь с молоком.
Гурей, покряхтывая, спустился на пол, пристроился рядом с
Георгием, вытянув длинные костлявые ноги.
– Вот иду я и иду к морю. Сердце уж горит увидеть
пристань. Башня на конце ее ох красивая! Ну прямь теремок с
дверями на четыре стороны, со вторым етажом и балкончиком. И
всё енто – в резьбе... Да, в одном магазинчике я открытки
заметил. Корабль изображён. Чо-то знакомое почудилось.
Вперился – мать чесная! То же – «Новик». Мой крейсер. Мы с его
японцев били. И они по нам крепко пуляли. Земляк мой,
комендор, скончался на ём – осколок снаряда грудь ему
разворотил. В енту землю у заливу его опустили. И сами в ентом
заливе оказались запёртыми. Не было обратного ходу. И тогды
орудия и прочее перевезли на сушу, а крейсер затопили. С берега
я уж смотрел, как его под воду тянуло. Жутко было, Георг...
Старик немного помолчал, хлюпнул носом.
– И вот купил я енти проклятые открытки. На одной
показано: из моря «Новик» подымается, а на второй – он же и как
бы не он. То есть кой-чо подзаменили, выкрасили в свои цвета, и
стал он не «Новик», а «Сутзуя». Вот таки переживания были у
меня в день второго августу девятьсот девятого году. И небо
было облачное, дул прохладный ветер. Остановился я коло
торговца сакэ и выпил раз за разом пятнадцать чашечек. У
торговца глаза расширились, а для меня енто питьё, чо квас,
совсем не берёт. В смятении я вышел к морю! Пристани уж нет.
Берег заставлен лодками – полным-полно, и на воде их, чо
слепней на корове. A-а, сам знаешь, как японцы к морю
прилипают и всё из него тянут. Слухай, парку чуток поддай, а?
Из старика покатился кашель, зычный, долгий,