Page 746 - И жили люди на краю

743
У вас красивые ребятишки получатся.
Утро явилось ясное и морозное. Ромашов вчера сказал
Арсентьичу, что, проснувшись, сходит к начальнику лесопункта
и от него позвонит в город, но сейчас ему почему-то не хотелось
ни начальника искать, ни звонить. Он не желал отсюда уезжать:
пожить бы с недельку, половить с дедом рыбу из-подо льда;
стариков они с Надеждой не обидят – деньги у Михаила есть,
магазин рядом. Но Арсентьич уже запряг лошадь, положил в сани
сухого душистого сена, принёс тяжелый овчинный тулуп – всё готово
в дорогу. И люди собрались посмотреть на пострадальцев.
Ехали берегом моря по накатанному зимнику; лошадь трусила
бодро, лишь местами, по ледянке, где вода выхлюпывала из трещин,
шла осторожно-пугливо. Слева в беспорядочной тесноте застыли
синевато-прозрачные торосы, справа холодно искрились заснеженные
склоны сопок. Арсентьич со смешком рассказывал, как давно, в
предвоенную зиму, ехал с женою вот так же в город, лошадь была ещё
молодой, капризной, и когда вдруг понеслась, всхрапывая, он
подумал, что «дурью мается», заорал на неё. А тут жена как
вскрикнет: «Медведь! Гляди, медведь проснулся!». Арсентьич метнул
взгляд на сопку: правда, косолапый на острой вершинке стоит, узкий,
точно с боков сдавленный – отощал, значит, жрать хочет. И начал
спускаться по крутизне; лапы скользят, голова – вниз, зад кверху
задран. Перевернулся, поехал на спине – от рёва звериного воздух
задрожал, а самого мишку ни Арсентьич, ни жена его уже не видели
– с сопки понеслась клубящаяся снежная лавина.
Михаил слушал Арсентьича рассеянно. В голубом небе росла
чёрная громада Жонкьера, и на душе становилось всё беспокойней.
Чувствовал, что и Надежда терзается. Они встретились глазами.
– Не вздумай болтать, хвастать перед мужиками, – сказала
она очень тихо.
– Ты что? – ему хотелось поговорить с ней о том, как
дальше-то быть, но не знал, с чего начать, а главное не понимал,