Page 375 - Возле моря

сильно любит своего сына, и если лишить мужика этой любви –
не выдержит, умрёт. Умрёт и жена его следом. И тогда Вада
овладеет их хозяйством.
Об этом случае газеты писали как о глупой жестокости, о
безумстве пустого человека, размечтавшегося легко разбогатеть.
Однако отшелестели газеты, умолкли разговоры. Остались Ульян
и Симико со своим неизбывным горем.
Ни к какой работе их руки уже не тянулись, как прежде;
если что делали, то словно поневоле, даже еду не всегда гото-
вили. Ульян каждый день уходил из дому; его замечали и в го-
роде у гимназии, и на окраинных улочках, и на берегу моря – или
сидел на бревне, или бродил от мыса к мысу, не ощущая, как
волны мочат ему ноги; говорили, что и в том распадке бывал,
кто-то видел, как палил костёр возле хибарки, а скошенная трава
так и сопрела под дождями. Люди считали: Урьяно ищет сына и
надеется, что встретит его.
Симико смотрела на всё прожженными печалью глазами. И
молчала, оставаясь сама с собой. Но вот вернувшемуся откуда-то
Ульяну она сказала:
– Продавай. Я не могу тут жить. Я поеду...
Она попросила Ульяна, чтоб не провожал – уехала в осен-
ний пасмурный день к старшей дочери в Японию. Ульян отдал
жене большую долю денег, понимая, что она сюда не вернётся, а
он туда не поплывёт.
Мидзую с мужем и детьми он не захотел стеснять. Снял
себе угол в доме на другом конце города, но тоже у моря. Жил
одиноко, без работы. Ходил на рыбалку; тепло одетый, сидел или
на пирсе, или на клочке ледяного припая – в эти часы из глубины
его памяти вырисовывалась усадьба Танаки, и он как бы заново
встречался и с Отохимэ, и с Рюити, приходил на промысел, на
котором был хозяином. На душе немного легчало и, собирая улов
в сумку, разговаривал со Стёпкой: глянь, какая навага, и этот
налим ничего, да, сынок?
– Вы все со мной. Все, – бормотал Ульян, направляясь к
дому. – Только не могу ни увидеть вас, ни прийти к вам. Плохо
мне одному. Сбылось то, что говорил Карикумбе, – на него

373