Page 53 - Страдания юного Вертера

52

чаянии бросился он к ногам Лотты, схватил ее руки, приложил их к своим глазам, ко лбу, и у
нее в душе мелькнуло смутное предчувствие его страшного решения. Сознание ее помути-
лось, она сжала его руки, прижала к своей груди, в порыве сострадания склонилась над ним,
и их пылающие щеки соприкоснулись. Все вокруг перестало существовать. Он стиснул ее в
объятиях и покрыл неистовыми поцелуями ее трепетные лепечущие губы.
– Вертер! – крикнула она сдавленным голосом, отворачиваясь от него. Вертер! – и бес-
помощным движением попыталась отстранить его. – Вертер! – повторила она тоном благо-
родной решимости.
Он не стал противиться, разжал объятия и, не помня себя, упал к ее ногам. Она выпря-
милась и в мучительном смятении, теряясь между любовью и гневом, выговорила:
– Это не повторится, вы больше не увидите меня, Вертер! – И, бросив на страдальца
взгляд, исполненный любви, выбежала в соседнюю комнату и заперлась на ключ.
Вертер простирал ей вслед руки, но не посмел удержать ее. С полчаса лежал он на по-
лу, склонясь головой на диван, пока какой-то шорох не привел его в чувство. Это горничная
пришла накрывать на стол. Он принялся шагать по комнате, а когда снова остался один, по-
дошел к двери кабинета и тихонько позвал:
– Лотта, Лотта! Одно словечко! На прощание! – Она молчала. Он ждал, и молил, и
снова ждал; потом крикнул: – Прощай, Лотта! Прощай навеки! – и бросился прочь.
Он добрел до городских ворот. Сторожа знали его и пропустили без разговоров. Шел
мокрый снег, а он лишь около одиннадцати часов снова постучался у ворот. Когда он воро-
тился домой, слуга его заметил, что барин потерял шляпу. Однако не осмелился ничего ска-
зать, раздевая его. Вся одежда промокла насквозь. Впоследствии шляпу нашли на уступе
холма, обращенном к долине; непостижимо уму, как ухитрился он в темную, дождливую
ночь взобраться туда, не сорвавшись.
Он лег в постель и проспал долго. Слуга застал его за столом, когда утром, на его зов,
принес кофе. Вот что приписал он к письму Лотте:

«Итак, в последний раз, в последний раз раскрываю я глаза. Увы, им более не суждено
увидеть солнце, тусклый туманный день застлал его. Печалься же, природа! Твой сын, твой
друг, твой возлюбленный кончает свои дни. Лотта, только со смутным сном можно, пожа-
луй, сравнить то чувство, когда приходится сказать себе: это мое последнее утро. Послед-
нее! Лотта, мне непонятно слово – последнее! Сейчас я полон сил, а завтра буду лежать,
простертый и неподвижный, на земле. Умереть! Что это значит? Видишь ли, мы фантазир у-
ем, когда говорим о смерти. Я не раз видел, как умирают люди. Но человек так ограничен по
своей природе, что ему не дано постигнуть начало и конец своего бытия. Сейчас еще свой,
твой! Да, твой, любимая! А через миг… оторван, разлучен… И что, если – навеки! Нет, Лот-
та, нет… как я могу исчезнуть? Как можешь ты исчезнуть? Ведь мы же существуем! Исчез-
нуть? Что это значит? Опять только слово, только пустой звук, невнятный моей душе…
Умер, Лотта! Зарыт в холодную землю, где так тесно, так темно! У меня была подруга, она
была для меня всем в пору моей несмелой юности. Она умерла, я провожал ее прах и стоял у
могилы, когда опускали гроб, и веревки, шурша, выскользнули из-под него и поднялись
наверх, а потом посыпались комья с первой лопаты и глухо застучали о страшный ящик, все
глуше, глуше и совсем засыпали его! Я бросился на землю возле могилы, я был испуган, по-
ражен, подавлен, потрясен до глубины души, и все же я не знал, что это было, что это будет
– смерть, могила! Непонятные слова!
Ах, прости, прости меня! Мне надо было умереть вчера, в тот миг! Ангел мой! Впер-
вые, впервые без малейшего сомнения огнем прошло до самых недр моей души блаженное
сознание: она любит, любит меня! И сейчас еще на губах моих горит священный пламень,
которым пылали твои уста, и согревает мне сердце неведомым блаженством. Прости меня,
прости! О, я знал, что ты любишь меня, знал с первого же задушевного взгляда, с первого
пожатия руки, и все же, когда я уходил, а Альберт оставался возле тебя, я вновь отчаивался
и томился мучительным сомнением.
Помнишь, ты прислала мне цветы, когда в том несносном обществе мы не могли пере-
молвиться хотя бы словом или пожать друг другу руку? Полночи простоял я перед ними на
коленях, – ведь они были для меня залогом твоей любви. Но, увы, эти впечатления изглади-