Page 195 - Анна Каренина

плохой хозяин, или что я затрачиваю капитал на увеличение ренты.
– Ах, рента! – с ужасом воскликнул Левин. – Может быть, есть рента в Европе, где
земля стала лучше от положенного на нее труда, но у нас вся земля становится хуже от
положенного труда, то есть что ее выпашут, – стало быть, нет ренты.
– Как нет ренты? Это закон.
– То мы вне закона: рента ничего для нас не объяснит, а, напротив, запутает. Нет, вы
скажите, как учение о ренте может быть…
– Хотите простокваши? Маша, пришли нам сюда простокваши или малины, –
обратился он к жене. – Нынче замечательно поздно малина держится.
И в самом приятном расположении духа Свияжский встал и отошел, видимо
предполагая, что разговор окончен на том самом месте, где Левину казалось, что он только
начинается.
Лишившись собеседника, Левин продолжал разговор с помещиком, стараясь доказать
ему, что все затруднение происходит оттого, что мы не хотим знать свойств, привычек
нашего рабочего; но помещик был, как и все люди, самобытно и уединенно думающие, туг к
пониманию чужой мысли и особенно пристрастен к своей. Он настаивал на том, что русский
мужик есть свинья и любит свинство, и, чтобы вывести его из свинства, нужна власть, а ее
нет, нужна палка, а мы стали так либеральны, что заменили тысячелетнюю палку вдруг
какими-то адвокатами и заключениями, при которых негодных вонючих мужиков кормят
хорошим супом и высчитывают им кубические футы воздуха.
– Отчего вы думаете, – говорил Левин, стараясь вернуться к вопросу, – что нельзя
найти такого отношения к рабочей силе, при которой работа была бы производительна?
– Никогда этого с русским народом не будет! Власти нет, – отвечал помещик.
– Как же новые условия могут быть найдены? – сказал Свияжский, поев простокваши,
закурив папиросу и опять подойдя к спорящим. – Все возможные отношения к рабочей силе
определены и изучены, – сказал он. – Остаток варварства – первобытная община с круговою
порукой сама собой распадается, крепостное право уничтожилось, остается только
свободный труд, и формы его определены и готовы, и надо брать их. Батрак, поденный,
фермер – и из этого вы не выйдете.
– Но Европа недовольна этими формами.
– Недовольна и ищет новых. И найдет, вероятно.
– Я про то только и говорю, – отвечал Левин. – Почему же нам не искать с своей
стороны?
– Потому что это все равно, что придумывать вновь приемы для постройки железных
дорог. Они готовы, придуманы.
– Но если они нам не приходятся, если они глупы? – сказал Левин.
И опять он заметил выражение испуга в глазах Свияжского.
– Да, это: мы шапками закидаем, мы нашли то, чего ищет Европа! Все это я знаю, но,
извините меня, вы знаете ли все, что сделано в Европе по вопросу об устройстве рабочих?
– Нет, плохо.
– Этот вопрос занимает теперь лучшие умы в Европе. Шульце-Деличевское
направление… Потом вся эта громадная литература рабочего вопроса, самого либерального
лассалевского направления… Мильгаузенское устройство – это уже факт, вы, верно, знаете.
– Я имею понятие, но очень смутное.
– Нет, вы только говорите; вы, верно, знаете все это не хуже меня. Я, разумеется, не
социальный профессор, но меня это интересовало, и, право, если вас интересует, вы
займитесь.
– Но к чему же они пришли?
– Виноват…
Помещики встали, и Свияжский, опять остановив Левина в его неприятной привычке
заглядывать в то, что сзади приемных комнат его ума, пошел провожать своих гостей.