Page 199 - Анна Каренина

по крайней мере ему так казалось.
Сначала Левин думал сдать все хозяйство, как оно было, мужикам, работникам и
приказчику на новых товарищеских условиях, но очень скоро убедился, что это невозможно,
и решился подразделить хозяйство. Скотный двор, сад, огород, покосы, поля, разделенные на
несколько отделов, должны были составить отдельные статьи. Наивный Иван-скотник,
лучше всех, казалось Левину, понявший дело, подобрав себе артель, преимущественно из
своей семьи, стал участником скотного двора. Дальнее поле, лежавшее восемь лет в залежах
под пусками, было взято с помощью умного плотника Федора Резунова шестью семьями
мужиков на новых общественных основаниях, и мужик Шураев снял на тех же условиях все
огороды. Остальное еще было по-старому, но эти три статьи были началом нового
устройства и вполне занимали Левина.
Правда, что на скотном дворе дело шло до сих пор не лучше, чем прежде, и Иван
сильно противодействовал теплому помещению коров и сливочному маслу, утверждая, что
корове на холоду потребуется меньше корму и что сметанное масло спорее, и требовал
жалованья, как и в старину, и нисколько не интересовался тем, что деньги, получаемые им,
были не жалованье, а выдача вперед доли барыша.
Правда, что компания Федора Резунова не передвоила под посев плугами, как было
уговорено, оправдываясь тем, что время коротко. Правда, мужики этой компании, хотя и
условились вести это дело на новых основаниях, называли эту землю не общею, а
испольною, и не раз и мужики этой артели и сам Резунов говорили Левину: «Получили бы
денежки за землю, и вам покойнее и нам бы развяза». Кроме того, мужики эти всь
откладывали под разными предлогами условленную с ними постройку на этой земле
скотного двора и риги и оттянули до зимы.
Правда, Шураев снятые им огороды хотел было раздать по мелочам мужикам. Он,
очевидно, совершенно превратно и, казалось, умышленно превратно понял условия, на
которых ему была сдана земля.
Правда, часто, разговаривая с мужиками и разъясняя им все выгоды предприятия,
Левин чувствовал, что мужики слушают при этом только пение его голоса и знают твердо,
что, что бы он ни говорил, они не дадутся ему в обман. В особенности чувствовал он это,
когда говорил с самым умным из мужиков, Резуновым, и заметил ту игру в глазах Резунова,
которая ясно показывала и насмешку над Левиным и твердую уверенность, что если будет
кто обманут, то уж никак не он, Резунов.
Но, несмотря на все это, Левин думал, что дело шло и что, строго ведя счеты и
настаивая на своем, он докажет им в будущем выгоды такого устройства и что тогда дело
пойдет само собой.
Дела эти вместе с остальным хозяйством, оставшимся на его руках, вместе с работой
кабинетною над своею книгой так занимали все лето Левина, что он почти и не ездил на
охоту. Он узнал в конце августа о том, что Облонские уехали в Москву, от их человека,
привезшего назад седло. Он чувствовал, что, не ответив на письмо Дарьи Александровны,
своею невежливостью, о которой он без краски стыда не мог вспомнить, он сжег свои
корабли и никогда уж не поедет к ним. Точно так же он поступил и со Свияжским, уехав не
простившись. Но он к ним тоже никогда не поедет. Теперь это ему было все равно. Дело
нового устройства своего хозяйства занимало его так, как еще ничто никогда в жизни. Он
перечитал книги, данные ему Свияжским, и, выписав то, чего у него не было, перечитал и
политико-экономические и социалистические книги по этому предмету и, как он ожидал,
ничего не нашел такого, что относилось бы до предпринятого им дела. В
политико-экономических книгах, в Милле например, которого он изучал первого с большим
жаром, надеясь всякую минуту найти разрешение занимавших его вопросов, он нашел
выведенные из положения европейского хозяйства законы; но он никак не видел, почему эти
законы, не приложимые к России, должны быть общие. То же самое он видел и в
социалистических книгах: или это были прекрасные фантазии, но неприложимые, которыми
он увлекался, еще бывши студентом, – или поправки, починки того положения дела, в