Page 206 - Анна Каренина

мучительнее всех, переносила его потому, что она не только ждала, но твердо была уверена,
что все это очень скоро развяжется и уяснится. Она решительно не знала, что' развяжет это
положение, но твердо была уверена, что это что-то придет теперь очень скоро. Вронский,
невольно подчиняясь ей, тоже ожидал чего-то независимого от него, долженствовавшего
разъяснить все затруднения.
В средине зимы Вронский провел очень скучную неделю. Он был приставлен к
приехавшему в Петербург иностранному принцу и должен был показывать ему
достопримечательности Петербурга. Вронский сам был представителен, кроме того, обладал
искусством держать себя достойно-почтительно и имел привычку в обращении с такими
лицами; потому он и был приставлен к принцу. Но обязанность его показалась ему очень
тяжела. Принц желал ничего не упустить такого, про что дома у него спросят, видел ли он
это в России; да и сам желал воспользоваться, сколько возможно, русскими удовольствиями.
Вронский обязан был руководить его в том и в другом. По утрам они ездили осматривать
достопримечательности, по вечерам участвовали в национальных удовольствиях. Принц
пользовался необыкновенным даже между принцами здоровьем; и гимнастикой и хорошим
уходом за своим телом он довел себя до такой силы, что, несмотря на излишества, которым
он предавался в удовольствиях, он был свеж, как большой зеленый глянцевитый
голландский огурец. Принц много путешествовал и находил, что одна из главных выгод
теперешней легкости путей сообщений состоит в доступности национальных удовольствий.
Он был в Испании и там давал серенады и сблизился с испанкой, игравшею на мандолине. В
Швейцарии убил гемза. В Англии скакал в красном фраке через заборы и на пари убил
двести фазанов. В Турции был в гареме, в Индии ездил на слоне и теперь в России желал
вкусить всех специально русских удовольствий.
Вронскому, бывшему при нем как бы главным церемониймейстером, большого труда
стоило распределять все предлагаемые принцу различными лицами русские удовольствия.
Были и рысаки, и блины, и медвежьи охоты, и тройки, и цыгане, и кутежи с русским битьем
посуды. И принц с чрезвычайною легкостью усвоил себе русский дух, бил подносы с
посудой, сажал на колени цыганку и, казалось, спрашивал: что же еще, или только в этом и
состоит весь русский дух?
В сущности из всех русских удовольствий более всего нравились принцу французские
актрисы, балетная танцовщица и шампанское с белою печатью. Вронский имел привычку к
принцам, – но, оттого ли, что он сам в последнее время переменился, или от слишком
большой близости с этим принцем, – эта неделя показалась ему страшно тяжела. Он всю эту
неделю не переставая испытывал чувство, подобное чувству человека, который был бы
приставлен к опасному сумасшедшему, боялся бы сумасшедшего и вместе, по близости к
нему, боялся бы и за свой ум. Вронский постоянно чувствовал необходимость, ни на секунду
не ослаблять тона строгой официальной почтительности, чтобы не быть оскорбленным.
Манера обращения принца с теми самыми лицами, которые, к удивлению Вронского, из
кожи вон лезли, чтобы доставлять ему русские удовольствия, была презрительна. Его
суждения о русских женщинах, которых он желал изучать, не раз заставляли Вронского
краснеть от негодования. Главная же причина, почему принц был особенно тяжел
Вронскому, была та, что он невольно видел в нем себя самого. И то, что он видел в этом
зеркале, не льстило его самолюбию. Это был очень глупый, и очень уверенный, и очень
здоровый, и очень чистоплотный человек, и больше ничего. Он был джентльмен – это была
правда, и Вронский не мог отрицать этого. Он был ровен и неискателен с высшими, был
свободен и прост в обращении с равными и был презрительно добродушен с низшими.
Вронский сам был таковым и считал это большим достоинством; но в отношении принца он
был низший, и это презрительно-добродушное отношение к нему возмущало его.
«Глупая говядина! Неужели я такой!» – думал он.
Как бы то ни было, когда он простился с ним на седьмой день, пред отъездом его в
Москву, и получил благодарность, он был счастлив, что избавился от этого неловкого
положения и неприятного зеркала. Он простился с ним на станции, возвращаясь с медвежьей