Page 380 - Анна Каренина

приблизилась к Левину. Помещики, очевидно, искали места переговорить так, чтоб их не
слышали.
– Как он смеет говорить, что я велел украсть у него брюки! Он их пропил, я думаю.
Мне плевать на него с его княжеством. Он не смей говорить, это свинство!
– Да ведь позвольте! Они на статье основываются, – говорили в другой группе, – жена
должна быть записана дворянкой.
– А черта мне в статье! Я говорю по душе. На то благородные дворяне. Имей доверие.
– Ваше превосходительство, пойдем, fine champagne.
Другая толпа следом ходила за что-то громко кричавшим дворянином: это был один из
трех напоенных.
– Я Марье Семеновне всегда советовал сдать в аренду, потому что она не выгадает, –
приятным голосом говорил помещик с седыми усами, в полковничьем мундире старого
генерального штаба. Это был тот самый помещик, которого Левин встретил у Свияжского.
Он тотчас узнал его. Помещик тоже пригляделся к Левину, и они поздоровались.
– Очень приятно. Как же! Очень хорошо помню. В прошлом году у Николая
Ивановича, предводителя.
– Ну, как идет ваше хозяйство? – спросил Левин.
– Да все так же, в убыток, – с покорной улыбкой, но с выражением спокойствия и
убеждения, что это так и надо, отвечал помещик, останавливаясь подле. – А вы как же в
нашу губернию попали? – спросил он. – Приехали принять участие в нашем coup d'etat? –
сказал он, твердо, но дурно выговаривая французские слова. – Вся Россия съехалась: и
камергеры и чуть не министры. – Он указал на представительную фигуру Степана Аркадьича
в белых панталонах и камергерском мундире, ходившего с генералом.
– Я должен вам признаться, что я очень плохо понимаю значение дворянских выборов,
– сказал Левин.
Помещик посмотрел на него.
– Да что ж тут понимать? Значения нет никакого. Упавшее учреждение, продолжающее
свое движение только по силе инерции. Посмотрите, мундиры – и эти говорят вам: это
собрание мировых судей, непременных членов и так далее, а не дворян.
– Так зачем вы ездите? – спросил Левин.
– По привычке, одно. Потом связи нужно поддержать. Нравственная обязанность в
некотором роде. А потом, если правду сказать, есть свой интерес. Зять желает
баллотироваться в непременные члены; они люди небогатые, и нужно провести его. Вот эти
господа зачем ездят? – сказал он, указывая на того ядовитого господина, который говорил за
губернским столом.
– Это новое поколение дворянства.
– Новое-то новое. Но не дворянство. Это землевладельцы, а мы помещики. Они как
дворяне налагают сами на себя руки.
– Да ведь вы говорите, что это отжившее учреждение.
– Отжившее-то отжившее, а все бы с ним надо обращаться поуважительнее. Хоть бы
Снетков… Хороши мы, нет ли, мы тысячу лет росли. Знаете, придется если вам пред домом
разводить садик, планировать, и растет у вас на этом месте столетнее дерево… Оно хотя и
корявое и старое, а все вы для клумбочек цветочных не срубите старика, а так клумбочки
распланируете, чтобы воспользоваться деревом. Его в год не вырастишь, – сказал он
осторожно и тотчас же переменил разговор. – Ну, а ваше хозяйство как?
– Да нехорошо. Процентов пять.
– Да, но вы себя не считаете. Вы тоже ведь чего-нибудь стоите? Вот я про себя скажу. Я
до тех пор, пока не хозяйничал, получал на службе три тысячи. Теперь я работаю больше,
чем на службе, и, так же как вы, получаю пять процентов, и то дай бог. А свои труды
задаром.
– Так зачем же вы это делаете? Если прямой убыток?
– А вот делаешь! Что прикажете? Привычка, и знаешь, что так надо. Больше вам скажу,