Page 21 - Дворянское гнездо

бородой, молчаливый, он производил странное впечатление на своих товарищей; они и не
подозревали того, что в этом суровом муже, аккуратно приезжавшем на лекции в широких
деревенских санях парой, таился чуть не ребенок. Он им казался каким-то мудреным
педантом, они в нем не нуждались и не искали в нем, он избегал их. В течение первых двух
лет, проведенных им в университете, он сблизился только с одним студентом, у которого
брал уроки в латинском языке. Студент этот, по имени МихалевиЧ, энтузиаст и стихотворец,
искренно полюбил Лаврецкого и совершенно случайно стал виновником важной перемены в
его судьбе.
Однажды, в театре (Мочалов находился тогда на высоте своей славы, и Лаврецкий не
пропускал ни одного представления), увидел он в ложе бельэтажа девушку, – и хотя ни одна
женщина не проходила мимо его угрюмой фигуры, не заставив дрогнуть его сердце, никогда
еще оно так сильно не забилось. Облокотясь на бархат ложи, девушка не шевелилась; чуткая,
молодая жизнь играла в каждой черте ее смуглого, круглого, миловидного лица; изящный ум
сказывался в прекрасных глазах, внимательно и мягко глядевших из-под тонких бровей, в
быстрой усмешке выразительных губ, в самом положении ее головы, рук, шеи; одета она
была прелестно. Рядом с нею сидела сморщенная и желтая женщина лет сорока пяти,
декольте, в черном токе, с беззубою улыбкой на напряженно озабоченном и пустом лице, а в
углублении ложи виднелся пожилой мужчина, в широком сюртуке и высоком галстуке, с
выражением тупой величавости и какой-то заискивающей подозрительности в маленьких
глазках, с крашеными усами и бакенбардами, незначительным огромным лбом и измятыми
щеками, по всем признакам отставной генерал. Лаврецкий не отводил взора от поразившей
его девушки; вдруг дверь ложи отворилась, и вошел Михалевич. Появление этого человека,
почти единственного его знакомого во всей Москве, появление его в обществе единственной
девушки, поглотившей все его внимание, показалось Лаврецкому знаменательно и странно.
Продолжая посматривать на ложу, он заметил, что все находившиеся в ней лица обращались
с Михалевичем, как с старинным приятелем. Представление на сцене переставало занимать
Лаврецкого; сам Мочалов, хотя и был в тот вечер «в ударе», не производил на него обычного
впечатления. В одном очень патетическом месте Лаврецкий невольно взглянул на свою
красавицу: она вся наклонилась вперед, щеки ее пылали; под влиянием его упорного взора
глаза ее, устремленные на сцену, медленно обратились и остановились на нем… Всю ночь
мерещились ему эти глаза. Прорвалась, наконец, искусственно возведенная плотина; он и
дрожалки горел, и на другой же день отправился к Михалевичу. Он узнал от него, что
красавицу звали Варварой Павловной Коробьиной; что старик и старуха, сидевшие с ней в
ложе, были отец ее и мать и что сам он, Михалевич, познакомился с ними год тому назад, во
время своего пребывания в подмосковной на «кондиции» у графа Н. С величайшей похвалой
отозвался энтузиаст о Варваре Павловне. «Это, брат ты мой, – воскликнул он со
свойственною ему порывистой певучестью в голосе, – эта девушка – изумительное,
гениальное существо, артистка в настоящем смысле слова, и притом предобрая». Заметив из
расспросов Лаврецкого, какое впечатление произвела на него Варвара Павловна, он сам
предложил ему познакомить его с нею, прибавив, что он у них как свой; что генерал человек
совсем не гордый, а мать так глупа, что только тряпки не сосет. Лаврецкий покраснел,
пробормотал что-то невнятное и убежал. Целых пять дней боролся он со своею робостью; на
шестой день молодой спартанец надел новенький мундир и отдался в распоряжение
Михалевичу, который, будучи своим человеком, ограничился тем, что причесал себе
волосы, – и оба отправились к Коробьиным.

XIII

Отец Варвары Павловны, Павел Петрович Коробьин, генерал-майор в отставке, весь
свой век провел в Петербурге на службе, слыл в молодости ловким танцором и фрунтовиком,
находился, по бедности, адъютантом при двух-трех невзрачных генералах, женился на
дочери одного из них, взяв тысяч двадцать пять приданого, до тонкости постиг всю