Page 23 - Дворянское гнездо

ходить к Коробьиным. Полгода спустя он объяснился Варваре Павловне и предложил ей
свою руку. Предложение его было принято; генерал давным-давно, чуть ли не накануне
первого посещения Лаврецкого, спросил у Михалевича, сколько у него, Лаврецкого, душ; да
и Варваре Павловне, которая во все время ухаживания молодого человека и даже в самое
мгновение признания сохранила обычную безмятежность и ясность души, – и Варваре
Павловне хорошо было известно, что жених ее богат; а Каллиопа Карловна подумала:
«Meine Tochter macht eine schone Partie» [ 13 ], – и купила себе новый ток.

XV

Итак, предложение его было принято, но с некоторыми условиями. Во-первых,
Лаврецкий должен был немедленно оставить университет: кто ж выходит за студента, да и
что за странная мысль – помещику, богатому, в 26 лет брать уроки, как школьнику?
Во-вторых, Варвара Павловна взяла на себя труд заказать и закупить приданое, выбрать даже
жениховы подарки. У ней было много практического смысла, много вкуса и очень много
любви к комфорту, много уменья доставлять себе этот комфорт. Это уменье особенно
поразило Лаврецкого, когда, тотчас после свадьбы, он вдвоем с женою отправился в
удобной, ею купленной каретке в Лаврики. Как все, что окружало его, было обдумано,
предугадано, предусмотрено Варварой Павловной! Какие появились в разных уютных
уголках прелестные дорожные несессеры, какие восхитительные туалетные ящики и
кофейники, t и как мило Варвара Павловна сама варила кофе по утрам! Впрочем,
Лаврецкому было тогда не до наблюдений: он блаженствовал, упивался счастием; он
предавался ему, как дитя… Он и был невинен, как дитя, этот юный Алкид. Недаром веяло
прелестью от всего существа его молодой жены; недаром сулила она чувству тайную
роскошь неизведанных наслаждений; она сдержала больше, чем сулила. Приехавши в
Лаврики в самый разгар лета, она нашла дом грязным и темным, прислугу смешною и
устарелою, но не почла за нужное даже намекнуть о том мужу. Если бы она располагала
основаться в Лавриках, она бы все в них переделала, начиная, разумеется, с дома; но мысль
остаться в этом степном захолустье ни на миг не приходила ей в голову; она жила в нем, как
в палатке, кротко перенося все неудобства и забавно подтрунивая над ними. Марфа
Тимофеевна приехала повидаться с своим воспитанником; она очень понравилась Варваре
Павловне, но ей Варвара Павловна не понравилась. С Глафирой Петровной новая хозяйка
тоже не поладила; она бы ее оставила в покое, но старику Коробьину захотелось запустить
руки в дела зятя: управлять имением такого близкого родственника, говорил он, не стыдно
даже генералу. Полагать должно, что Павел Петрович не погнушался бы заняться имением и
вовсе чуждого ему человека. Варвара Павловна повела свою атаку весьма искусно; не
выдаваясь вперед, по-видимому вся погруженная в блаженство медовых месяцев, в
деревенскую тихую жизнь, в музыку и чтение, она понемногу довела Глафиру до того, что та
в одно утро вбежала, как бешеная, в кабинет Лаврецкого и, швырнув связку ключей на стол,
объявила, что не в силах больше заниматься хозяйством и не хочет оставаться в деревне.
Надлежащим образом подготовленный, Лаврецкий тотчас согласился на ее отъезд. Этого
Глафира Петровна не ожидала. «Хорошо, – сказала она, и глаза ее потемнели, – я вижу, что я
здесь лишняя! Знаю, кто меня отсюда гонит, с родового моего гнезда. Только ты помяни мое
слово, племянник: не свить же и тебе гнезда нигде, скитаться тебе век. Вот тебе мой завет».
В тот же день она удалилась в свою деревеньку, а через неделю прибыл генерал Коробьин и,
с приятною меланхолией во взглядах и движениях, принял управление всем имением на свои
руки.
В сентябре месяце Варвара Павловна увезла своего мужа в Петербург. Две зимы
провела она в Петербурге (на лето они переселялись в Царское Село), в прекрасной, светлой,

13 «Моя дочь делает прекрасную партию» (нем.).