Page 17 - Дворянское гнездо

как горьки они ни были… но Федю у нее отняли: вот что ее сокрушало. Под предлогом, что
она не в состоянии заниматься его воспитанием, ее почти не допускали до него; Глафира
взялась за это дело; ребенок поступил в ее полное распоряжение. Маланья Сергеевна с горя
начала в своих письмах умолять Ивана Петровича, чтобы он вернулся поскорее; сам Петр
Андреич желал видеть своего сына; но он все только отписывался, благодарил отца за жену,
за присылаемые деньги, обещал приехать вскоре – и не ехал. Двенадцатый год вызвал его,
наконец, из-за границы. Увидавшись в первый раз после шестилетней разлуки, отец с сыном
обнялись и даже словом не помянули о прежних раздорах; не до того было тогда: вся Россия
поднималась на врага, и оба они почувствовали, что русская кровь течет в их жилах. Петр
Андреич на свой счет одел целый полк ратников. Но война кончилась, опасность
миновалась; Иван Петрович опять заскучал, опять потянуло его вдаль, в тот мир, с которым
он сросся и где чувствовал себя дома. Маланья Сергеевна не могла удержать его; она
слишком мало для него значила. Даже надежды ее не сбылись: муж ее также нашел, что
гораздо приличнее поручить Глафире воспитание Феди. Бедная жена Ивана Петровича не
перенесла этого удара, не перенесла вторичной разлуки: безропотно, в несколько дней,
угасла она. В течение всей своей жизни не умела она ничему сопротивляться, и с недугом
она не боролась. Она уже не могла говорить, уже могильные тени ложились на ее лицо, но
черты ее по-прежнему выражали терпеливое недоумение и постоянную кротость смирения; с
той же немой покорностью глядела она на Глафиру, и как Анна Павловна на смертном одре
поцеловала руку Петра Андреича, так и она приложилась к Глафириной руке, поручая ей,
Глафире, своего единственного сына. Так кончило свое земное поприще тихое и доброе
существо, бог знает зачем выхваченное из родной почвы и тотчас же брошенное, как
вырванное деревцо, корнями на солнце; оно увяло, оно пропало без следа, это существо, и
никто не горевал о нем. Пожалели о Маланье Сергеевне ее горничные да еще Петр Андреич.
Старику недоставало ее молчаливого присутствия. «Прости – прощай, моя безответная!» –
прошептал он, кланяясь ей в последний раз, в церкви. Он плакал, бросая горсть земли в ее
могилу.
Он сам не долго пережил ее, не более пяти лет. Зимой 1819 года он тихо скончался в
Москве, куда переехал с Глафирой и внуком, и завещал похоронить себя рядом с Анной
Павловной да с «Малашей». Иван Петрович находился тогда в Париже, для своего
удовольствия; он вышел в отставку скоро после 1815 года. Узнав о смерти отца, он решился
возвратиться в Россию. Надобно было подумать об устройстве имения, да и Феде, по письму
Глафиры, минуло двенадцать лет, и наступило время серьезно заняться его воспитанием.

X

Иван Петрович вернулся в Россию англоманом. Коротко остриженные волосы,
накрахмаленное жабо, долгополый гороховый сюртук со множеством воротничков, кислое
выражение лица, что-то резкое и вместе равнодушное в обращении, произношение сквозь
зубы, деревянный внезапный хохот, отсутствие улыбки, исключительно политический и
политико-экономический разговор, страсть к кровавым ростбифам и портвейну – все в нем
так и веяло Великобританией; весь он казался пропитан ее духом. Но – чудное дело! –
превратившись в англомана, Иван Петрович стал в то же время патриотом, по крайней мере
он называл себя патриотом, хотя Россию знал плохо, не придерживался ни одной русской
привычки и по-русски изъяснялся странно: в обыкновенной беседе речь его, неповоротливая
и вялая, вся пестрела галлицизмами; но чуть разговор касался предметов важных, у Ивана
Петровича тотчас являлись выражения вроде: «оказать новые опыты самоусердия», «сие не
согласуется с самою натурою обстоятельства» и т. д. Иван Петрович привез с собою
несколько рукописных планов, касавшихся до устройства и улучшения государства; он очень
был недоволен всем, что видел, – отсутствие системы в особенности возбуждало его желчь.
При свидании с сестрою он с первых же слов объявил ей, что он намерен ввести коренные
преобразования, что впредь у него все будет идти по новой системе. Глафира Петровна